Аверьян лежал на стареньком диване в подсобке, укрытый одеялом, не отрывая неподвижного взгляда от потолка, тихий и неподвижный, как покойник. После снадобий и отваров озноб его утих, жар спал, а тело в испарине стало вялым. Им овладели блаженство и покой.

Единственное, что тревожило душу, — воспоминание о детях и жене. Он никогда так сильно не тосковал по ним и никогда так не сгорал от острого, непреодолимого желания увидеть Стешу. Сейчас он воспринимал все намного глубже: свою любимую — как преданную и брошенную жену, а возвращение к ней — как очищение от скверны.

Дрожь глубокого необъяснимого предчувствия пробежала по телу. Словно в последнюю минуту ухватился он за руку спасения, протянутую кем-то с небес! Сегодня он окончательно, навеки освободится от ужасного, страшного сна, который являет собой действительность. А впрочем, эта действительность — так ли уж страшна и ужасна? Не замыслили ли Бог и Судьба эдак вот испытать его? Не постиг ли он теперь вещей, о которых стоило поразмыслить давно, проникнуть в суть?

* * *

За те три дня, которые Аверьян провел в молельном доме, он успел оправиться от болезни и встать на ноги. Но непонятное окружающим равнодушие не покидало его. «Пущай Ивашка оскопил меня, — думал он, — но што энто изменит теперь? Ведь яйца и елду в обрат не воротишь? И прошлова не вернуть!»

Анна гневалась на Калачева. Он словно раздвоился после болезни. Аверьян-скопец — потерянный, вялый и равнодушный. Аверьян рядом с ней — человек, способный к действиям и рассуждениям. А в общем и целом, Аверьян для всех — загадка.

— Пойми, — убеждала она. — Он же искалечил тебя. Твою жену полюбовницей сделал. Сыновей твоих к вере скопцовской приобщить собирается. Остановить его надо!

Аверьян упорно отмалчивался. Но Анна не прекращала попыток вывести его из апатии. Она увещевала, сочувствовала, наконец, бранила на чем свет стоит. И однажды в упор спросила:

— Скажи-ка мне наконец, Аверьяша, мужик ли ты или тряпка?

— Я то, што из меня сделали. Я скопец, — ответил он угрюмо. — Куды бы я ни пошел, што бы я ни сделал, всюду Ивашка, бутто тень бесовская, што за грешником завсегда везде ходит.

Калачев, кажется, впервые прямо посмотрел в глаза девушки, и она поняла, как тому действительно тяжело. Она взяла его за плечи и встряхнула:

— Ты знаешь, что я правду говорю. И когда я злюся, то режу правду-матку не за глаза, а прямо в лобешник!

Аверьян, удивленный новыми неожиданными интонациями в голосе девушки, поежился и трогательно вздохнул. Будто разрушительний смерч пронесся в его душе. Он опять вспомнил детей и Стешу. Нестерпимая боль сдавила грудь. Мужчина взялся руками за голову, ушел в другую комнату и заперся там.

На другой день, вечером, он встретился с Анной на улице, за забором, взволнованно поздоровался, торопливо предложил ей отойти куда-нибудь, где меньше народу.

— Возьмем лошадей, — предложила Анна. — Мальцы к реке собираются купать лошадок. А вместо них мы с тобой поскачем…

* * *

Уже стало смеркаться, когда они доехали до реки. Напоив лошадей, стреножили их и отпустили. Затем уселись прямо на песок у воды.

Прозрачная вода сверкала у их ног, и было видно белевшие на дне камешки. Над головою розовело закатное небо. Неподалеку слышалось довольное похрапывание пасущихся лошадей.

— Век бы отсюда не уходила, — грустно прошептала Анна. — Однако уж скоро ночь …

— Ну и што с тово? — с безразличием отозвался Аверьян. — Пущай себе настает. Нам-то што? Чай не заплутаем, кады в обрат поскачем?

Анна взяла его руку и прижала к своей груди. Они некоторое время любовались закатом, наслаждаясь тишиной и покоем темного летнего вечера.

— Все равно нам придется возвращаться на «корабль» наш сухопутный, — сказала она. — Сегодня большое радение. Наверное, еще ково-нибудь оскопят.

В ответ Аверьян пожал ее руку.

— Посидим еще. Не боися, в прелюбодеянии не уличат, — ухмыльнулся он. — Им всем щас не до нас.

Анна повернулась к нему вполоборота и усмехнулась.

— Что-то я не пойму никак, Аверьян, тебе что, вместе с яйцами мозги оттяпали? Я тебе уже вталдычивать устала, что жена твоя и дети в опасности, а ты… Ты почему от них открещиваешься, скажи? Они же зернышки из семени твоего, Аверьян? Ты должен оберегать и защищать их!

— Не морочь мне голову, Анна! — огрызнулся он, начиная заводиться. — Теперь я ломоть отрезанный. А ешо сумлеваюся в том, што Стешка нужду по мне испытывать станет, кады прознает, што оскопленный я.

— А дети? Оне же калеками станут? Или тебе не жаль их вовсе?

Аверьян обхватил голову руками.

— А што дети… — вздохнул он. — Одно дело — жить со скопцами в сытости и гладости, а другое — ютиться в лачуге с дырявой крышей и голодным пузом. Война, разруха… Разве по-собачьи жить лучше?

— Война и разруха уйдут, — возразила Анна. — А твои мальчики… Они очень сообразительные и способные, но если Иван Ильич будет усердно вбивать в их головы свои постулаты, то все в их жизни может закончиться плачевно… Твои жена и дети уже участвуют в радениях, и начинают верить, что учение скопцов должно стать просто целью жизни всякого нормального человека.

— Ну што ты от меня хотишь, Анька? — взмолился Аверьян. — Меня и слухать нихто не станет…

— Жену и сыновей ты должен отвадить от скопцов, — настаивала девушка. — Сам, черт с тобой, живи, как хочешь, а своих ты должен отвратить от скопцовской веры! Но следует быть осторожным, а то Иван Ильич объявит тебя «демоном» или кем похуже.

— Никак не вразумлю, пошто он ешо не поступил эдак? — улыбнулся Аверьян.

— Ты должен помочь мне оскопить самого Ивана Ильича! — вдруг твердо заявила девушка.

— Дык ты не отказалась от энтой паскудной затеи?

— Я даже подумываю уже, не убить ли его, если кастрировать не удастся. Не будет Ивана — и секта распадется. Никто не сможет заменить его на скопцовской посудине!

— Все энто суета, — покачал осуждающе головой Аверьян. — Он помрет, а куды все мы денемся? Али ты запамятовала?

— Не хочешь помочь, я сама управлюсь, — вздохнула Анна. — В отличие от тебя у меня есть цель в жизни, и я достигну ее, чего бы мне то ни стоило!

Когда они оседлали лошадей и поскакали обратно, уже совсем стемнело. Ярко светила луна, и ее света хватало, чтобы легко различать дорогу.

* * *

Уже несколько месяцев минуло, как Аверьян вместе со скопцами поселился в городе Бузулуке. Встречу с женой и детьми он мучительно оттягивал день за днем. Среди скопцов чувствовал себя тоже неуютно — не доверял им. Сектанты платили ему той же монетой…

Калачев шагал по улице, опустив голову, погруженный в раздумья. Люди, обгоняя его, спешили по своим надобностям, он не обращал на них внимания. В голове кружились невеселые мысли: Аверьян никак не мог найти для себя хоть какого-то приемлего решения.