Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вместо ответа девушка зарыдала еще громче. Размазывая по щекам слезы, она воскликнула:
— Разве до шуток мне теперь? Он… он… он снова за старое взялся. А ведь обещал! Клятвенно!
— Ежели не он и не ты спятили, то, выходит, рехнулся я! — Аверьян задыхался от волнения. — Да он же оскопленный? Да он же кастрат, как и все мы, без мужских причиндалов?! Да он…
— Это вы все дурни оскопленные! — истерично взвизгнула Анна. — Иван Ильич все «причиндалы» при своем теле содержит! Так-то вот!
— Постой, — закричал на нее Аверьян. — Ты бреши-бреши, да меру знай! Ивашка не могет быть неоскопленным! Он же есть сам «Христос на корабле скопцовом»?
— Да он никогда скопцом и не был, дураки вы набитые! — нервно рассмеялась девушка. — Он всегда был купцом и уважаемым человеком, верховодил скопческим кораблем на Тамбовщине, хотя других оскоплял с превеликим удовольствием!
— Так значится, — прохрипел Аверьян сорванным от сильнейшего волнения голосом. — Но для чево он людей калечил?
— Для тово, чтоб «Христосом» промеж них слыть и подчинить всех своему влиянию! — ответила Анна с ожесточением. — Если люди стремились на «корабль» скопцов, чтобы выжить, то Иван Ильич оставался на нем, чтобы стать сильнее и богаче! Скопцы завещали свое имущество, и купец Сафронов обогащался! Вот как!
Аверьян едва удержался на ослабевших ногах.
— Ты хотишь сказать, што Ивашка богат немеряно?! — спросил он, бледнея.
— Да, — ответила Аннушка. — С его деньжищами… — она вдруг осеклась и замолчала, видимо, боясь сболтнуть лишнее.
Но Аверьяна не волновали несметные богатства лжепророка. Ему вдруг захотелось узнать как можно больше о нем самом и почему это он вдруг…
— Выходит, Иван оскоплял людей, себе подчинял, бошки им дурачил, а сам… — Аверьян вдруг посмотрел на девушку страшным, не обещающим ничего хорошего взглядом: — Постой, а для чево ты мне все энто порассказала, Анна?
— Захотела, чтобы знал ты, — призналась она, опуская глаза в пол.
— Кроме Ивашки еще неоскопленные в секте есть?
— Все оскопленные, кроме него.
— А кроме меня ешо хто знает об том, что ты мне поведала?
— Все знают, хто с нами из Тамбова прибыл.
— И не возмущаются?
— А кому это надобно — голос возвышать на руку дающую?
Аверьян, чтобы устоять на ногах, оперся на прилавок. Голова гудела, пот струился по лицу, язык прилип к нёбу. Он во все глаза смотрел на бледное лицо гостьи, пытаясь отыскать на нем хоть намек на подвох. Но как ни старался, так и не увидел и тени затаенной насмешки. Весь ее опустошенный вид говорил, как далека она от каких-либо шуток.
— Когда Иван Ильич тебя по дороге подобрал, — неожиданно прервала молчание Анна, — все уверены были, что не жилец ты. Вот он и решил из тебя осколок вынуть, а заодно и оскопить. Боялся позабыть, как это делается, вот и решил…
— А я вот взял и выжил, — скрипнув зубами, прошептал злобно Аверьян.
— Иван Ильич всем сказал, что он сотворил чудо, — продолжила Анна. — Всех убедил, что если бы не оскопил тебя, то ты бы обязательно помер.
— Выходит, я ему еще и подыграл, — еще громче и злее проговорил Калачев. — Помощь Хоспода Бога истинного он записал на свой счет?
Анна всплеснула руками.
— Хосподи, Аверьян, ты только Ивану Ильичу о сеем не говори, — зашептала она взволнованно. До нее, видимо, только дошло, что она наговорила-таки лишнего. — Он… он…
— Ничево не скажу никому, не трясися, — заверил ее Аверьян.
Они помолчали.
— Мыслю, ты явилася предложить мне што-то? — спросил Аверьян, посмотрев на притихшую девушку. — Или мне сее почудилося?
Та кивнула.
— И што же, дозволь узнать?
— Язык не поворачивается.
— Убить Ивашку задумала?
— Упаси Хосподи! — ужаснулась Анна.
— Тады што? Может, кастрировать, как он всех нас?
— Да.
— Ишь ты. А пошто ко мне с эдакой просьбой обратилася?
— Потому, что только ты сделать это сможешь!
— И ты для тово мне все понарассказывала, штоб привлечь на свою сторону?
— Да.
— Но с чево ты взяла, што я соглашуся на энто?
— Потому што сыновей твоих он оскопить собирается, — ответила девушка, видя, как потемнело лицо Аверьяна. — И еще жену твою, Стешу, полюбовницей делает. Ежели не хотишь мне помочь, то…
— Я убью ево! — взревел Аверьян. — Я ему не токо яйца отрежу, я ему все, што промеж ног болтается, с корнем выдеру! Я…
Аверьян вдруг увидел на пороге Ваську, и оставшиеся угрозы застряли у него в горле.
— Как ты вошел? — спросил он. — Дверь ведь была закрыта?
— Ты что-то путаешь, дядя Аверьян, — улыбнулся мальчуган. — Когда я подходил к лавке, из нее покупатель вышел… А может, это вор был, дядя Аверьян?
— Я, пожалуй, пойду, — засобиралась Анна. — Вы уж без меня тут разберетеся, кто тут заходил в лавку.
— Хоть убей, но я ничего не слышал, — нахмурился Аверьян. — А ежели хто и заходил, то пошто бутто вор тайно и скрытно?
Проводив девушку, Аверьян и Васька переглянулись.
— Што делать будем? — спросил первым подросток.
— Ясно што, пропажу искать, — ответил Аверьян задумчиво.
— Но в руках у нево ничаво не было…
Аверьян задумался. Не верить Ваське у него оснований не имелось. Но как этот человек открыл снаружи внутренний засов и незаметно проник в лавку? Он даже, видимо, не побоялся быть пойманным. И зачем?
— Слышь, Васек? — обратился он к мальчику. — А как тот покупатель одет был, не запомнил?
— Как же, запомнил, — ответил Васька, хмуря озабоченно брови. — Пинжак кожаный на нем и фуражка тоже из кожи.
Больше вопросов мальчику Аверьян не задавал.
Откровение Анны повергло Аверьяна в трясину жесточайшей депрессии.
— Хорошо хоть живой ешо, — озабоченно рассуждал Васька Носов, глядя на Ивашку Сафронова, зашедшего навестить больного в лавке. — Почитай всю ноченьку горел, как сковородка на керогазе.
— А што будет, ежели он скопытится прямо здесь? — спросил озабоченно Савва.
— В лавке его оставим или в больницу свезем? — поинтересовался Мехельсон, озабоченно вертя по сторонам хитрыми глазками. — Если люди прознают, что в лавке хворый, да еще умирающий — конец торговле!
— Нам он эдакий тожа не нужон, — пробубнил Савва. — А вдруг позаражает нас всех?
— Не в больницу, а к нам ево перевезем и знахарку позовем, — подвел черту под разногласиями своим веским словом Ивашка. — Оскопленный он, аль запамятовали вы об том? Поглядят на нево дохтора больничные, опосля слава об нас дурная пойдет, бутто своех адептов в беде и хвори бросаем!