– Айвори, я не такая непробиваемая, как тебе кажется. Иногда я только хочу быть такой.

– Эти слова тебя тревожат. – Он вновь приблизился и опустил совершенно черные пальцы на бумаги. – Почему? Ты читала много тревожных вещей.

Ясна откинулась на спинку стула, прислушиваясь к шороху трех даль-перьев по бумаге: они писали заметки, которые, как предполагала принцесса, были в основном бессмысленны. Что-то шелохнулось глубоко внутри нее. Воспоминания о темной комнате и крике до хрипоты. О перенесенном в детстве недуге, про который все забыли, несмотря на то что он с ней сделал.

Он ее научил тому, что те, кого она любит, все равно могут причинить ей боль.

– Айвори, ты когда-нибудь задавался вопросом о том, каково это – потерять рассудок?

Он кивнул.

– Да, я об этом думал. Разве могло быть иначе? Учитывая то, каковы наши древние отцы.

– Ты называешь меня логичной, – прошептала Ясна. – Но это неправда, поскольку я в той же степени позволяю страстям руководить мною, как и прочие люди. Однако в периоды спокойствия мой разум – единственное, на что я могу полагаться. – Не считая одного случая. Она покачала головой и опять взялась за свои бумаги. – Айвори, я боюсь его утратить. Это приводит меня в ужас. Каково это, сделаться таким же, как Вестники? Чувствовать, как твой разум постепенно становится ненадежным? Или они зашли уже слишком далеко и не понимают этого? А может, у них бывают моменты ясности, когда они напрягаются и перебирают воспоминания… неистово выясняя, какие из них верные, а какие – выдумки…

Она содрогнулась.

– Древние, – опять отозвался Айвори, кивая. Он нечасто говорил о спренах, павших во время Отступничества. Тогда Айвори и его товарищи были всего лишь детьми – ну, спренским эквивалентом. Они провели годы, века без старших спренов, которые бы их вырастили и направили. Чернильные спрены лишь сейчас начали восстанавливать культуру и общество, которые утратили, когда люди отказались от своих обетов.

– Твоя ученица, – вернулся к теме Айвори. – Ее спрен. Он криптик.

– Это плохо?

Айвори кивнул. Он предпочитал простые, недвусмысленные жесты. Принцесса ни разу не видела, чтобы Айвори пожал плечами.

– Криптики – настоящая проблема. Они обожают ложь. Питаются ею. Скажи на собрании одно лживое слово, и вокруг тебя сгрудятся семеро криптиков. Будут жужжать тебе в уши.

– Вы с ними воевали?

– С криптиками не воюют, как со спренами чести. У криптиков всего один город, и они не желают расширять свои владения. Им нравится просто слушать. – Он побарабанил по столу кончиками пальцев. – Может, этот лучше остальных, с учетом уз.

Айвори был единственным чернильным спреном нового поколения, который сковал себя узами с Сияющим. Многие его товарищи скорее убили бы Ясну, чем позволили ему рисковать, поступая таким образом.

Спрен выглядел благородно: с гордой осанкой, с командным голосом. Он мог по желанию изменять свой размер, но не форму, за исключением моментов, когда пребывал полностью в этой реальности и превращался в осколочный клинок. Он взял для себя имя Айвори как символ непокорности[2]. Он был не таким, каким его считали соплеменники, и не собирался принимать предначертанное судьбой.

Различие между высшим спреном вроде него и обычным спреном эмоций заключалось в способности решать, как поступить. Живое противоречие. Совсем как человек.

– Шаллан больше меня не слушается, – пожаловалась Ясна. – Она восстает против каждого пустяка, который я ей говорю. Эта девочка изменилась за те несколько месяцев, что провела сама по себе.

– Ясна, она никогда не подчинялась как положено. В этом ее суть.

– В прошлом она хоть притворялась, что мои наставления ей не безразличны.

– Но ты же сама сказала, что все больше людей должны задаваться вопросом о своем месте в жизни. Разве ты не твердила, что они слишком часто принимают на веру то, что им подают как правду?

Она пробарабанила по столу кончиками пальцев:

– Ты прав, разумеется. Пусть лучше она проверяет свои границы на прочность, чем счастливо живет в их рамках, не так ли? Подчиняется она мне или нет, не так уж важно. Но я все-таки переживаю из-за ее способности управлять положением, а не позволять неосознанным побуждениям руководить собой.

– Если ты права, как это изменить?

Отличный вопрос. Ясна переложила бумаги на своем столике. Она собирала донесения осведомителей в военных лагерях – тех, кто выжил, – по поводу Шаллан. Девушка и впрямь отлично справлялась в отсутствие Ясны. Возможно, она нуждалась не в упорядоченности, но в новых вызовах.

– Все десять орденов снова существуют, – проговорил позади нее Айвори. На протяжении многих лет они с Ясной были только вдвоем. Айвори не давал прямого ответа на вопрос о том, каковы шансы, что другие разумные спрены восстановят свои ордена.

Однако он всегда с уверенностью твердил, что спрены чести – и, соответственно, ветробегуны – ни за что не вернутся. Их попытки захватить власть в Шейдсмаре, похоже, не вызвали у других рас теплых чувств.

– Десять орденов, – повторила Ясна. – И все кончилось смертью.

– За исключением одного ордена, – уточнил Айвори. – Они жили в смерти.

Ясна повернулась, и их взгляды встретились. В глазах спрена не было зрачков, только пленка масла, переливающаяся над чем-то непроницаемо-черным.

– Айвори, мы должны сообщить остальным, что выяснили у Шута. В конце концов, все должны узнать эту тайну.

– Ясна, нет! Это будет конец. Новое Отступничество.

– Меня истина не уничтожила.

– Ты особенная. Нет такого знания, которое может уничтожить тебя. Но другие…

Ненадолго удержав его взгляд, Ясна собрала в стопку разложенные на столе листы.

– Посмотрим, – буркнула она, а потом унесла бумаги на другой стол, чтобы сшить их и сделать книгу.

Моаш пыхтел, пересекая холмистую местность, волоча толстый узловатый канат, переброшенный через плечо. Как выяснилось, у Приносящих пустоту закончились фургоны. У них было слишком много припасов и слишком мало транспорта.

По крайней мере, с колесами.

Моаша приписали к саням – вместо рассыпавшихся колес к телеге приделали длинные стальные полозья. Его поставили первым в колонне, тянувшей канат. Надзиратель-паршун счел его наиболее полным энтузиазма.