В ту пору в кузнице Нарла сошлись как-то раз селяне, люди Парламента Эрла, – и Орион о том не ведал. Селяне сошлись на закате, когда закончены были дневные труды. Нарл торжественно подал каждому чашу с хмельным напитком, сваренным из клеверного меда; собравшись же вместе, селяне долго сидели молча. Но вот Нарл нарушил молчание, говоря, что Алверик более не повелевает в Эрле и правителем Эрла стал его сын; и напомнил кузнец о том, как все они надеялись, что чародей будет править в долине и прославит ее: и именно эту миссию народ возлагал на Ориона.

– Ну и где же, – вопросил Нарл, – магия, на которую мы все уповали? Ибо Орион охотится на оленей – ровно так же, как охотились все его предки, и нездешние чары не коснулись его, и все остается по-старому.

Но Отт выступил в защиту юноши.

– Орион проворен, как его псы, – сказал Отт, – он охотится с рассвета до заката, уходит за самые далекие холмы и возвращается, ничуть не устав.

– Это только молодость, – отозвался Гухик. И все поддержали его слова, кроме Треля.

Трель же встал и сказал:

– Ориону ведомы лесные тропы и тайны зверей – знание, недоступное людям.

– Это ты его научил, – откликнулся Гухик. – Магии здесь нет и в помине.

– Ничего в том нет от нездешних чар, – подтвердил Нарл.

Так селяне спорили некоторое время, сокрушаясь об утрате магии, на которую так уповали; ибо нет на свете такой долины, что не оказалась хотя бы раз в самом центре исторических событий, нет на свете такой деревни, чтобы название ее хоть однажды не побывало бы у всех на устах; только деревня Эрл не была занесена в хроники; на протяжении веков никто о ней и слыхом не слыхивал за пределами круга холмов. Теперь же казалось, что замыслы селян, взлелеянные давным-давно, потерпели крах, и люди не видели более надежды, кроме как в хмельном напитке, сваренном из клеверного меда. К нему-то и обратились селяне в гробовом молчании. То был добрый напиток.

Очень скоро новые планы родились в головах их, новые замыслы, новые происки; и торжественные дебаты с новой силой разгорелись в Парламенте Эрла. Селяне совсем уже было выработали политику и стратегию, но вот с места поднялся Отт. А надо сказать, что в деревне Эрл в кремневом доме хранилась древняя Летопись, переплетенный в кожу фолиант; в определенные времена люди заносили в нее всевозможные сведения: мудрые мысли земледельцев касательно времени сева, мудрые мысли охотников на предмет выслеживания оленя, мудрые мысли пророков о судьбах Земли. Вот оттуда-то и процитировал теперь Отт две строки с одной пожелтевшей страницы, что запали ему в память; все остальное на этой странице посвящено было мотыжению; эти строки произнес Отт в Парламенте Эрла перед селянами, что сидели вокруг стола за чашами с медом:

И более не строили люди замыслов: может статься, благоговение, которым словно бы дышали эти строки, внесло покой в души парламентариев, а может быть, мед оказался крепче записей в книгах. Как бы то ни было, жители Эрла еще немного посидели молча за чашами с медом. И едва загорелись звезды, а небо на западе еще не потемнело, селяне покинули кузницу Нарла и разошлись по домам, ворча по пути, что нет у них в Эрле правителя-чародея, и мечтая о магии, что спасла бы от забвения любимую деревню и долину. Один за другим люди прощались с друзьями, подходя к дому. А трое или четверо, что жили в самом конце деревни, под сенью холмов, не дошли еще до своих порогов, когда вдруг заметили они загнанного, измученного единорога: ослепительно-белый, сияющий в звездном свете и последних отблесках сумерек, зверь мчался через холмы. Селяне замерли и уставились на невиданное чудо, прикрывая глаза рукою, и огладили бороды, и подивились. Воистину то самый настоящий белый единорог несся усталыми прыжками. И тогда люди услышали приближающийся лай псов Ориона.

К тому моменту, когда загнанный единорог промчался через долину Эрл, Алверик провел в пути уже более одиннадцати лет. На протяжении десяти лет и даже дольше отряд из шести человек ехал за домами вдоль края ведомых нам полей, вечерами разбивая лагерь и навешивая на шесты причудливую ткань, повисавшую серыми складками. Неизвестно, отражался ли волшебный отблеск дерзкого похода во всем, что окружало шатер, – только лагерь скитальцев всегда казался самой необычной деталью пейзажа; и по мере того как вокруг сгущались сумерки, ореол романтики и тайны, окутывавший отряд, становился все ощутимее.

Несмотря на неистовое нетерпение Алверика, странники двигались лениво и неспешно; иногда, в красивом месте, они задерживались дня на три; затем снова пускались в путь. Девять или десять миль одолевали они и опять разбивали лагерь. Алверик уверен был в сердце своем, что в один прекрасный день они увидят границу сумерек, в один прекрасный день они вступят в Эльфландию. А в Эльфландии, как он знал, время течет иначе: в Эльфландии он встретит Лиразель, ничуть не изменившуюся с годами, ни одну улыбку не сотрут свирепые годы, ни одну морщинку не проложит губительное время. На то надеялся Алверик; и надежда эта вела странный отряд от привала к привалу, и одинокими вечерами ободряла скитальцев у костра, и манила их все дальше на север – так ехали они, не сворачивая, вдоль края ведомых нам полей. Тамошние жители предпочитают не глядеть в ту сторону, потому никто не видел шестерых странников, никто их не замечал. Только помыслы Ванда отвращались понемногу от общей надежды, с каждым годом разум его все настойчивее отвергал приманку, что влекла вперед остальных. И конечно же, дело кончилось тем, что Ванд утратил веру в Эльфландию. После того он просто следовал за отрядом, пока не настал день, когда подул ветер с дождем, все продрогли и вымокли, а лошади устали; тогда Ванд покинул отряд.

Раннок же отправился в путь, потому что в сердце у него не осталось надежды, и хотел он уйти от страданий; но вот настал день, когда в кронах деревьев ведомых нам полей пели дрозды, и безнадежное отчаяние Раннока растаяло в сверкающем солнечном свете, и вспомнил он об уютных домах, о людских обителях. Вскоре как-то вечером и Раннок покинул лагерь и поспешил в края более отрадные.

Но помыслы оставшихся четверых были едины, и под грубой промокшей мешковиной, что натягивали странники на жерди, вечерами царило полное согласие и довольство. Ибо Алверик не расставался с надеждой с упорством своих предков, которые в давних битвах завоевали Эрл раз и навсегда и удерживали долину на протяжении веков, а в отрешенном сознании Нива и Зенда мечта эта выросла и набрала силу, словно некий редкостный цветок, что садовник случайно посадит на неухоженной пустоши. Тиль пел о надежде; безумные его фантазии, что стремились вслед песне, расцвечивали поход Алверика все новыми и новыми волшебными красками. И помыслы оставшихся были едины. Предприятия гораздо более великие, как безумные, так и здравые, завершались успехом, когда дела обстояли подобным образом, и предприятия гораздо более великие терпели крах, ежели дело обстояло не так.