Свои услуги предложила косоглазая кухарка Марджери Даббер. Два дня она отсиживалась на кухне, дожидаясь, пока ее позовут. В деревне она слыла умелой целительницей, о чем не раз с гордостью говорила рыцарю, но тот не обращал на нее внимания. Сейчас Марджери сама отправилась к госпоже и заявила, что сумеет избавить ее от страданий.

Обессиленная женщина посмотрела на кухарку ввалившимися глазами и наотрез отказалась.

На следующий день Розе стало хуже, и кухарку снова призвали к больной. Марджери, победоносно сверкнув косыми глазами, сказала, что знает верное средство.

– Надо взять живую лягушку и привязать ее к чирью. Лягушка весь яд высосет, – объяснила она.

– А потом что? – удивленно спросил Годфруа.

– Лягушка насосется яду да и лопнет. Тогда надо взять еще одну лягушку и…

Роза обессиленно возвела очи горе и промолчала.

Принесли лягушек, приложили их к карбункулам, но лучше от этого не стало.

– Хворь неизлечима, – изрекла Марджери, качая головой, и поспешно ушла в деревню.

Жильбер всю ночь просидел в своем излюбленном кресле, читая повесть о сэре Орфео.

Николас Масон провел день в Авонсфорде. Двух работников, потерявших сознание на пашне, отволокли по домам.

На следующее утро Николас пришел к овчарне, остановился у круга камней, известил родных, что чума пришла в Авонсфорд, а потом отправился в Солсбери – все равно заразы не избежать ни в деревне, ни в городе.

Улицы Солсбери опустели, а редкие прохожие торопливо шли, прижимая к лицу лоскуты или платки. Никто не знал, скольких человек болезнь уже скосила, но на рыночной площади Николас увидел возок с двумя трупами, направлявшийся к городским воротам. В городе царил беспорядок – мэр и олдермены, озабоченные лишь собственной безопасностью, заперлись в своих особняках.

Прохожие обходили стороной лавку Шокли – оттуда изредка доносился хриплый, харкающий кашель.

– Они все грудью маются, – объяснил Николасу сосед Шокли через закрытую дверь. – Говорят, их сынишка Уилсона заразил, в усадьбе. Уильям Шокли грозился Уилсонов с земли согнать, да только сам теперь долго не протянет.

Из дома снова послышался надрывный кашель, и Николас ушел восвояси.

На углу Нью-стрит ему встретился обоз – семьи побогаче, включая семейство алнажера ле Портьера, уезжали из города в крытых повозках. Николас спросил возчика, куда они путь держат.

– На север велели ехать, – поморщился старик. – А кто его знает, что там, на севере? Ну, раз заплатили, так придется везти.

На соборном подворье не было ни души, исчезли даже шумливые дьячки, которые обычно гуляли с собаками в клуатре или пьянствовали на лужайках. Николас направился к собору, и тут услышал за спиной знакомый голос:

– Эй, Масон!

Даже среди необузданных дьячков Адам слыл заядлым выпивохой, гулякой и разгильдяем. Он постоянно ввязывался в дурацкие потасовки и беззлобно, но едко подшучивал над приятелями, а на вопрос, зачем он пошел в священники, отвечал, как многие его сверстники:

– А как бедняку иначе успеха добиться?

В те времена у юношей без денег и связей не было иного выхода.

Адама узнавали издалека не только по зычному голосу, но и по его наряду: вместо скромной рясы священника он носил яркий котарди – облегающий камзол до середины бедра, перехваченный широким узорчатым поясом. Впрочем, беззлобный и добродушный юноша умел расположить к себе окружающих.

– Эй, Масон! – снова завопил Адам. – Погляди, как мир переменился! Все священники сбежали, одни мы с тобой остались.

Обычно в городе от клириков проходу не было, но сегодня они будто растворились в воздухе.

– Здорово-то как! – расхохотался Адам.

– А ты чумы не боишься? – спросил Николас.

– Нет, у меня верное средство есть, – усмехнулся дьячок, указывая на котомки, прицепленные к поясу. – В одной – шесть головок чеснока, а в другой – связка луковиц. Ко мне зараза и близко не подойдет.

Николас так и не понял, в шутку или всерьез говорил дьячок. Впрочем, от страшной хвори каждый оберегался как мог.

– Вот увидишь, Масон, ничего со мной не будет, – с улыбкой заявил Адам и решительно зашагал к воротам.

Николас весь день проработал в соборе, а вечером отправился в Авонсфорд, где узнал о чуме в особняке Годфруа. Две женщины в деревне тоже заразились – у одной появились карбункулы, а у другой болезнь проникла в легкие.

Наутро Николас пришел на взгорье предупредить родных.

– Не подходите ко мне! – крикнул он, не приближаясь к камням ограждения. – Чума повсюду.

Весь кошмар происходящего открылся ему в последующие десять дней. Страшный мор распространился по Саруму, как река в половодье, не щадя никого.

Некоторые умирали спустя несколько часов после заражения; те, у кого зараза проникла в легкие, мучились дольше, заходясь надсадным кашлем и отхаркивая кровь и гной, – легочная чума всегда приводила к смертельному исходу. По телу жертв бубонной чумы расползались ужасающие гнойники и кровоточащие нарывы, однако выживал один из трех больных.

Из города ежедневно вывозили телеги трупов, хоронили тела во рвах за городскими стенами. Однажды утром Николас увидел, как дверь лавки Шокли распахнулась, и три человека с лицами, замотанными обрывками ткани, бесцеремонно вышвырнули грузное тело торговца на улицу, где спустя два часа его подобрала телега труповозов. На следующий день та же судьба постигла жену Шокли, а затем – двоих его детей и слугу. Впрочем, на это никто не обратил внимания; смерть Розы де Годфруа в Авонсфорде тоже прошла незамеченной.

Не избежали чумы и обитатели соборного подворья. Первые два дня ворота подворья не открывали, пытаясь оградить собор от заразы, но вскоре заболел и умер привратник, и о всякой предосторожности забыли. Многие священники и монахи отправились в город, где невозбранно ходили из дома в дом, причащая умирающих.

Страх и уныние царили в городе. Зловещий дух чумы проникал повсюду, гниющие на обочинах трупы распространяли мерзкое зловоние; ужас сковал сердца и души горожан. Не унывал лишь Адам, гуляка-дьячок. Он бродил по пустынному городу, хохоча и приплясывая. Поговаривали, что он сошел с ума.

Николас не поддавался напрасным страхам, полагаясь на волю Божию и считая, что от судьбы не уйдешь, однако же вел себя осторожно, держался особняком, на улицах прикрывал нос и рот чистым лоскутом, ел в одиночестве и к больным не подходил. Каждый день он трудился в соборе – каменная кладка требовала надлежащего ухода и починки, – а по вечерам выходил в город или навещал родных в овчарне на взгорье.

Спустя неделю после смерти Шокли Николас все-таки испугался. Однажды он осторожно переходил по мосткам водосток, но тут с проезжавшей мимо телеги свалился труп, с ног до головы обдав Николаса холодными брызгами воды. Каменщику почудилось в этом прикосновение смерти. На следующий день он отправился в Авонсфорд, где узнал, что чумой заболели соседи, а потом пошел на взгорье.