Шрифт:
Интервал:
Закладка:
9
Чем больше писал Кубанец, тем больше разнословий встречалось в его показаниях. В одних доносах он говорил, что по всему мог приметить намерение Волынского быть государем, в других же — что он желал республики... «Премилосердная Государыня, Всероссийская мати! — заключал Кубанец один из последних своих доносов. — Для чего бы мне не донесть, ежели бы он и такое слово, или другое какое, когда сказал? Понеже, что он ни врал, что ни делал, я уже все то донес...»
Четвертого июня Ушаков и Неплюев объявили государыне, что ежели все обвиняемые при приводе в застенок прямо о всем «чистой повинной не принесут», особливо о «главном вопросе», то нужен будет «крепчайший их спрос»...
И теперь уже императрица не долго раздумывала. Она тут же «утвердила определение Тайной Канцелярии, что как Соймонов, Еропкин, Мусин-Пушкин, Эйхлер и Хрущов не показали, когда имянно Волынской свой злой умысел хотел привесть в действо, а Волынской, хотя и объявил, что по злым его делам к злому намерению дорога значит, однако ж прямо о том не открыл: для того их еще пытать и обличать Волынскаго последними показаниями Кубанца и найденными у него копиями с известных пунктов»... Этого она уж никак не могла простить своему бывшему кабинет-министру. Во время обыска найдены были в бумагах Артемия Петровича копии кондиций, которые возил князь Василий Лукич с товарищами в Митаву в 1730 году. Тех самых кондиций, которые она разодрала, принимая самодержавие. Зачем держал их при себе Волынский?..
Тот падал на колени, винился и говорил, что по глупости. Ан нет, какая тут глупость быть может, пусть-ко на дыбе скажет...
Шестого июня, в четверг все перечисленные выше заключенные были приведены в застенок и подвергнуты розыску. Поднятые на дыбу, все они получили наказание кнутом: Еропкин — 15 ударов, Мусин-Пушкин — 14, Соймонов — 12, Эйхлер — 10. Хрущов, как уже бывший в розыске, экзекуции не подвергался. Все единогласно остались при своих прежних показаниях. Страшен кнут, но того страшнее бесчестье. Отныне наказанные теряли право на дворянское достоинство и лишь «именной указ о непорицании» мог вернуть их в ряды своего сословия. Отныне же они теряли все: честь, достоинство, права, даже имя.
Напрасно судьи уговаривали Волынского повиниться в злом умысле присвоить себе вышнюю власть. Тот твердо стоял на своем: «списки с известных пунктов держал у себя без умыслу; намерения быть государем никогда не имел». Снова и снова начинал его увещевать Иван Иванович Неплюев, уговаривал открыть все без утайки, понеже сам он понимать должен, что после всего, что за ним открыто, нельзя уже сего дела оставить без жесточайшего истязания...
Поднятый снова на дыбу и получивший 18 ударов кнутом, Артемий Петрович, пришед в себя, повторил все, что говорил и раньше, добавив, что готов в том и умереть.
С тем и поехал Иван Неплюев к императрице в Петергоф. Повез новые вопросные пункты, подготовленные по поданным челобитным и жалобам, которые все продолжали и продолжали поступать на бывшего кабинет-министра.
Любопытный был человек Иван Иванович Неплюев. Еще не старый, всего сорока семи лет, он имел уже большой и разнообразный государственный опыт за плечами. В 1714 году, двадцатилетним и уже женатым, по указу о недорослях, был он определен в новгородскую Математическую школу, затем переведен в петербургскую Морскую академию, а позже отправлен в Италию. Около пяти лет провел Иван на разных судах под иностранными флагами, плавая по Атлантике и Средиземному морю, и в 1720‑м сдал блестяoе экзамен в присутствии Петра Великого. «В этом малом будет толк!» — сказал о нем император и велел назначить молодого офицера главным командиром над всеми строящимися в столице судами.
В 1721 году направлен в Константинополь русским резидентом. И с этого момента началось его сближение с Остерманом. Они в чем-то были похожи внутренне друг на друга. Иван Иванович так же притворялся и выражался туманно. Умел в любую минуту по заказу пролить слезу и легко становился на колени. Будучи трусоват от природы, он страшился брать взятки открыто и постоянно нуждался в покровительстве. Остерман его привечал. В 1737 году Иван Иванович участвовал в Немировском конгрессе, в русско-австрийско-турецких мирных переговорах, которые окончились столь неудачно для нашей стороны и привели к подписанию 18 сентября 1739 года злополучного Белградского договора, празднование которого мы уже видели в предыдущих главах. И вот — участие в Генеральной комиссии для следствия по делу Волынского.
Надо полагать, что Неплюев как никто другой знал того, кто стоял за кулисами сего театрума, и потому старался изо всех сил...
Неожиданно к вечеру того же дня объявлена была монаршья воля: «более розысков не производить, но из того, что открыто, сделать обстоятельное изображение и доложить». Закипела в Тайной канцелярии писарская работа. Трижды Андрей Иванович Ушаков, после советов с Неплюевым, возвращал исчирканное «Изображение» секретарям, а те несли его асессору Хрущову, пока, наконец, уложились все продерзостные вины Волынского и его конфидентов в одиннадцать пунктов.
Шестнадцатого июня помянутое «Изображение» было сочинено окончательно и перебелено, а на следующий день в понедельник Ушаков и Неплюев повезли документ в Петергоф к императрице.
Вот все те пункты, которые были записаны в этом документе:
«... 1. Составил продерзостное плутовское письмо, для приведения верных Ея Величеству рабов в подозрение, и дерзнул обезпокоить Государыню в самонужнейшее военное время.
2. Осмелился нарушить безопасность Государевых палат причинением побоев Тредиаковскому.
3. Питал на Ея Величество злобу и уподоблял Ея описанной в Юсте Липсии королеве.
4. Настоящее правление называл временем Годуновых и в ответах отзывался с поношением о высочайшей фамилии.
5. Сочинял разныя злодейския рассуждения и прожэкты с явным предосуждением и укоризною прошедшаго и настоящаго в Государстве управления, давал оныя своим конфидентам, хотел раздавать и прочим.
6. Написал самозванническое предисловие, обращением к читателям, как бы к республике.
7. Составлял прожэкт об умалении войска.
8. Имел с своими сообщниками злодейския
