более гадостного занятия, нежели доносительство, давний человеческий грех. Помните, еще в «Десятисловии» — в заповедях Моисеевых, насчитывающих более трех тысячелетий от роду, говорилось: «не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего». Как же могли мы, люди, так запамятовать, что по изветам нашим в лагерях и в застенках оказалась чуть не четверть населения России?..

Ныне мы охотно говорим о жертвах, говорим о судьях неправедных, но молчим пока о доводчиках. А сколько их — профессионалов и любителей — ходит промеж нас?.. Многие ли удержатся от извета, ежели выпадет случай?..

Адмирал Николай Федорович Головин в истории российской фигура заметная. Он и для морских забот государственных порадел немало, и чрезвычайным посланником при важном в ту пору шведском дворе был, и в Адмиралтейской коллегии президентствовал, а также в 1742—1743 годах командовал Балтийским флотом... Вполне достойный деятель государственного масштаба, смеющий претендовать на добрую память потомков. Даже взятки не умалили бы его вельможных достоинств, ведь кто не брал-то? Но осталась в архивах одна бумага, подписанная именем Николая Федоровича, графа и кавалера. Адресована оная государыне императрице и содержит в себе... Впрочем, не стану я пересказывать ее содержание, — приведу полностью. Кто захочет — прочтет. А не захочет — взглянет в конец, на дату, да сопоставит с вышеописанными событиями и все сам поймет. Итак:

«Всепресветлейшая, Державнейшая, Великая Государыня, Императрица Анна Иоанновна, Самодержица Всероссийская, Всемилостивейшая Государыня!

В прошлом 739 году, кабинет-министр и обер-егермейстер Артемий Волынский обще с бывшим обер-прокурором, что ныне генерал-кригс-комиссар Федором Соймоновым сочинили, в доме у себя переписывали и чернили: он, Волынский, формуляр указу, который переписывал кабинетной канцелярист Алексей Суровцов, яко бы на Адмиралтейскую Коллегию, а в самом деле на меня, всеподданнейшаго Вашего Императорскаго Величества раба, будто деньги и материалы казенныя Вашего Императорскаго Величества, самовластно разобраны, и прочие непорядки учинены. И сами они Волынский с Соймоновым, такой формуляр указу сочинив, Вашему Императорскому Величеству доносили ложно, будто все то, что они написали в помянутом формуляре, сущая правда, которая их ложь, по следствию их самих, быв при том следствии доносителями и судьями обще с их креатурами, коих они в помощь себе к тому определили, явно открылась потому, что они хотя много о том всякими неправыми дорогами трудились и многих из морских служителей научили на меня доводить, обещая одним награждение, а иным перемену чина, однакож никакого похищения не нашли, токмо то, что я для нужд своих брал на вексели казенных Вашего Императорскаго Величества денег в разных местах в пять лет, до 25.000 рублев, вместо которых из собственных своих деревенских доходов в Севске, по способности в то время военнаго случая, в казну Вашего Императорскаго Величества сполна и заплатил. Но оныя деньги на вексели я брал по прошениям моим, и о оных Всемилостивейшие Вашего Императорскаго Величества указы состоялись, а о других в Адмиралтейской коллегии и в Москве, определения по доношениям моим учинены, а не самовластно; да и указами Вашего Императорскаго Величества чтоб чрез векселя брать каждому, позволено. Что же до лесного торгу и до дела купца Брумберха касается, в том что я не виноват, на самое дело ссылаюся. А они, Волынской с Соймоновым, коварственными своими и безбожными поступками хотели меня пожалованной от Вашего Императорскаго Величества, Всемилостивейшей Государыни, чести лишить, и всю мою фамилию в подозрение привесть, в чем их вымыслы и коварства, что они в противность государственных прав и указов все то чинили, по разсмотрении подлинных дел их, ясно откроются из того их, сочиненнаго против меня формуляра указа, и при следствии ясно оказалось, что чрез такие коварственные их, Волынскаго и Соймонова, поступки, явно безсовестную их злобу на меня показывали, чтоб только тем навесть Вашего Императорскаго Величества гнев и подозрение на меня. И дабы указом Вашего Императорскаго Величества повелено было в учрежденную о Волынском следственную комиссию все их с Соймоновым сочинения и следственныя подлинныя дела из всех мест собрать и, не веря сочиненным от них плутовским трактатам, из всех тех подлинных дел учиня новый экстракт, обоих их допросить, и по допросам всемилостивейше Ваше Императорское Величество, повелеть мне оборону учинить, ибо я, всеподданнейший Вашего Императорскаго Величества раб столько обижен и обруган, и такими непотребными делами оклеветали меня оные Волынский и Соймонов, что всего пространно и описать не смею, и утруждать Ваше Императорское Величество нахожу здесь непристойно, ибо те от них напрасно злые оклеветания и обиды всему свету уже довольно известны.

Всемилостивейшая Государыня Императрица! Прошу Вашего Императорскаго Величества по сему моему прошению милостивейшее решение учинить.

Апреля 20 дня, 1740 года.

Вашаго Императорскаго Величества

верноподданнейший раб.

Николай граф Головин».

Дорого бы, думаю, дал «верноподданнейший раб Николай граф Головин» за то, чтобы испепелить, уничтожить сей позорный документ. Ведь написал-то он его когда? После ареста Соймонова, после того, как были забраны все конфиденты Артемия Петровича и не нужно было более ничего делать. Уже следствие катилось по проложенным и смазанным направляющим. А не удержался-таки, наступил на упавшего.

7

В среду 22 мая Волынского впервые привели в застенок. При виде дыбы Артемий Петрович окончательно пал духом. Не спуская глаз с грозного инструмента, он стал виниться во всем, в чем признавался и прежде, однако категорически отрицал приписываемое ему желание сделаться государем.

— Однако то показывают на тебя твои конфиденты! — возразил Ушаков.

— Не было! Не было того!! — закричал бывший кабинет-министр, колебля криком пламя свечей на столе секретаря. Мишка Хрущов, а это был он, недовольно заслонил ладонью светильник. — Не было-о! Пущай оне мне в лицо то прямо покажут...

Однако на этот раз очной ставки ему не дали. Подручные заплечных дел мастера подскочили, ловко сдернули рубаху и, заломив руки за спину, затянули в петлю дыбы. Поддернули. Волынский захрипел и стал валиться на колени. Андрей Иванович Ушаков махнул рукой:

— Давай!..

Подручные потянули. Раздался хруст. Нечеловеческий вопль заполнил низкое помещение застенка, заставив поежиться даже привыкшего ко всему асессора. При этом он метнул испуганный взгляд на начальных персон, не заметили ли?.. Но Иван Иванович Неплюев отступил в темноту и зажал уши. И только Андрей Иванович Ушаков все так же улыбался лягушечьим своим ртом, растянутые губы его повлажнели да заблестели глаза...

В тот день дано было пытаемому восемь нещадных ударов кнутом. Но, подымая на дыбу, вывернули и так повредили ему плечо,