— Я был наркомом, и мне за все отвечать! — жестко ответил Николай Герасимович…

Предали адмиралов суду 16 января 1948 года. Дело слушалось на закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР без обвинения и защиты.

«Неужели нас упекут в тюрьму?» — От этой мысли у Кузнецова по спине пробегал холодок. Сидевший за широким длинным столом председатель Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-полковник юстиции Ульрих, известный по многим нашумевшим процессам, смотрел на него, пальцами пощипывая подстриженные усы. Словно из другого мира долетел до Николая Герасимовича его сиплый голос:

— Подсудимый, расскажите о себе.

«Вот сукин сын, — выругался про себя Кузнецов. — Формальности соблюдает. Будто не знает, кто я, ведь не раз бок о бок сидели в зале Кремлевского дворца на сессиях Верховного Совета». Николай Герасимович встал, сразу ощутив, как бешено забилось сердце.

— Моя фамилия Кузнецов, Николай Герасимович, русский, член ВКП(б) с двадцать шестого года, адмирал флота, Герой Советского Союза. Имею награды: три ордена Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, два ордена Ушакова I степени…

— Подсудимый, ваши награды нас не интересуют, — оборвал его Ульрих. — Вы расскажите суду, как встали на преступный путь измены Родине.

— Я не преступник и не изменник Родины! — громче обычного произнес Кузнецов. И, ощутив боль в сердце, добавил: — Вся моя жизнь отдана военному флоту, и служил я Советской Родине честно… — Он посмотрел на сидевшего рядом адмирала Галлера и в его ответном взгляде прочел: «Ты, Николай Герасимович, говоришь то, что надо. Истина дороже всего!»

И вновь, как удар хлыста, прозвучал голос Ульриха:

— Я вас не понял, гражданин Кузнецов. Вы признаете себя виновным в том, что без ведома Советского правительства передали материалы по секретному оружию нашим союзникам в годы войны?

— Оружие, о котором вы говорите, гражданин судья, не было секретным, — резко возразил Николай Герасимович.

Последовал шквал новых вопросов, который отнюдь не свидетельствовал о том, что кому-то здесь нужна была правда. Этот человек в центре стола уже давно все решил и теперь только выполнял ничего не значащие формальности.

— Вы же, гражданин Кузнецов, не давали письменного разрешения на передачу союзникам парашютной торпеды? — предложил ему вроде бы спасительную зацепку генерал Ульрих.

Кузнецов, однако, не клюнул на подлую наживку и твердо ответил:

— Если разрешение дал начальник Главного морского штаба, значит, имелось мое согласие. Таков был порядок в Наркомате Военно-морского флота.

Председатель:

— Вы уверены?

Кузнецов:

— Уверен. Своих людей я хорошо знал и всецело им доверял.

Стали читать «дело» адмирала Алафузова, в нем Кузнецов обнаружил немало надуманного.

— Я прошу суд дать мне слово для объяснения. — С места поднялся Алафузов. — В обвинительном заключении говорится, что я самовольно решал вопросы передачи союзникам интересовавших их сведений об оружии. Это — неправда… Что касается карты южного побережья Камчатки, то она не секретная, ее можно купить в любом порту. Карта Севастопольской бухты передана англичанам с разрешения заместителя Председателя СНК СССР, имелась его резолюция…

Кузнецов ожидал, что генерал Ульрих уточнит фамилию лица, наложившего резолюцию на карте — это был Молотов, — но он промолчал: а вдруг Вячеслав Михайлович пожалуется вождю, тогда ему тоже достанется! Ульрих был хитер, увертлив, он тут же перешел к другому вопросу.

Председатель:

— Назовите точную дату посещения англичанами немецкой подводной лодки в Кронштадте.

(Речь идет о немецкой лодке, которую потопил катер старшего лейтенанта Коленко в 1944 году и из которой были подняты секретные торпеды.)

Алафузов:

— Началось это двадцать пятого октября сорок четвертого года. Нарком ВМФ Кузнецов разрешил осмотреть подводную лодку, а о торпедах не было разговора…

Председатель:

— Подсудимый Алафузов, какова роль заместителя наркома ВМФ в этом деле?

Алафузов:

— Конкретно о высотной торпеде наложил резолюцию адмирал Галлер.

Слушая его, Кузнецов в душе чертыхнулся: «Надо было добавить, что перед тем как наложить резолюцию, Галлер был у меня, и я разрешил ему… Эх, Владимир Антонович, я же просил тебя…»

Председатель:

— Кто более других виноват в передаче торпеды?

Алафузов:

— Я лично обо всем докладывал Кузнецову.

«Ну вот, так бы сразу и сказал», — облегченно вздохнул Николай Герасимович.

После этого суд заслушал объяснения вице-адмирала Степанова. Все переданное в годы войны нашим союзникам, подтвердил он, было сделано с разрешения наркома ВМФ, и никаких нарушений в этом нет.

Председатель суда с минуту помолчал, потом обратился к адмиралу Галлеру:

— Суд слушает ваши объяснения.

Галлер волновался, порой у него срывался голос. Он подтвердил все то, что говорили Алафузов и Степанов; признал, что на всех документах была его подпись; хотя по роду службы он не был подчинен начальнику Главморштаба, но по целому ряду вопросов писал заключения и записки для последующего доклада наркому ВМФ.

— Какие у вас были взаимоотношения с бывшим главкомом ВМФ Кузнецовым? — спросил председатель суда.

— У меня с Николаем Герасимовичем нормальные отношения.

Генерал Ульрих, слегка усмехнувшись, спросил Кузнецова:

— Что вы скажете суду?

— То же самое, — ответил Николай Герасимович. Он старался быть хладнокровным, но нервы подводили его. — Я неизменно полагался на своего заместителя адмирала Галлера, так как он был всегда внимательным и осторожным при решении тех или иных вопросов.

Допрос «обвиняемых» продолжался. Кузнецов, как и следовало ожидать, всю вину взял на себя.

— Превышая власть, я самовольно передал чертежи парашютной торпеды, — сказал он суду. — Что касается карт, то о них я просил разрешения у правительства, и оно было дано.

— Признаете ли вы, что вашими действиями был нанесен ущерб боевой мощи советского флота? — Генерал Ульрих впился глазами в Кузнецова, словно боялся, что тот сообщит не то, чего от него ждет суд.

Но Николай Герасимович был не из трусливых.

— Безусловно, признаю…

— Что бы вы хотели сказать в последнем слове?

— Очень немного. — Кузнецов обвел взглядом присутствующих. — Вся моя жизнь связана с флотом, и при любых моих недостатках я старался сделать для флота как можно больше…

Адмирал Алафузов признал, что допустил ошибки в службе, однако они не были преступными. То же самое услышали и от Галлера. Степанов же отверг все обвинения, в последнем слове говорил горячо, с дрожью в голосе: