Парочка подобралась на славу… Жаль только, что мне невольно пришлось прервать ваше приятное свидание. Но вы сами виноваты: что бы вам пораньше, а не у меня на глазах залезть сюда, чем целоваться на открытой дороге?.. Эх, неприятно мне это, но делать нечего. Придется разлучить вас, милые голубки… Ну, — продолжал всадник, обнажая шпагу, — марш за мной, мистер Роб! В Лиднее соскучились по тебе, и я дал слово, что недолго заставлю тамошних твоих друзей томиться по тебе.

— Как бы вам не пришлось нарушить ваше слово, — спокойно сказал Роб, вытаскивая из-под кафтана длинный складной нож и готовясь к защите.

Это было полной неожиданностью для королевского офицера, не предвидевшего, что может встретить сопротивление. Не показав, однако, и вида, что удивлен, Реджинальд направил коня прямо на браконьера с очевидною целью опрокинуть его и взмахнул саблей для удара.

Но нанести удара ему не удалось. Роб быстро бросился вперед и вонзил лезвие своего ножа прямо в ноздрю белому коню, который, пронзительно заржав от боли, поднялся на дыбы и обернулся кругом. Это сразу отдало офицера во власть того, над кем он только что смеялся, и в следующее мгновение почувствовал, как точно железные руки обхватили его и стащили с седла.

Слуга Реджинальда не оставался праздным зрителем и поспешил на помощь своему господину. Но едва он успел с обнаженным кортиком показаться на сцене, как Уинифреда, на которую слуга не обратил было никакого внимания, тигрицею набросилась на него, сдернула его с лошади и швырнула на землю. Таким образом, не прошло и нескольких минут, как офицер и его слуга, обезоруженные и спешенные, очутились в плену у своих почти безоружных противников.

Вдоволь посмеявшись над своими пленниками, Роб наконец сказал:

— Я отпущу вас обоих, если вы дадите мне слово, что не станете злоупотреблять моим великодушием и не нападете опять на меня… Впрочем, — прервал он сам себя, — от этой опасности я на время могу избавиться и другим способом… Вот, смотрите! — продолжал он, ломая, как щепы, шпагу и кортик пленников и бросая обломки им под ноги. — Теперь можете сесть на ваших лошадей и продолжать свой путь, — с насмешливым поклоном заключил браконьер, отступая назад.

Королевский офицер молча встал, помог своему слуге подняться на ноги и сесть в седло, потом сел и сам на свою лошадь, все еще дрожавшую от боли, причем из носа ее текла кровь. После этого господин и слуга поспешили выбраться из пещеры, где все вышло совсем иначе, чем они ожидали, когда въезжали в нее, и пустились прямо к дороге.

— Ну, на время мы от них избавились, Уини! — произнес Роб, глядя вслед исчезающим за поворотом всадникам. — А ловко мы с ними расправились, ха-ха-ха! Но, разумеется, этим дело не кончится и нам немало придется еще повозиться с этими франтами… Впрочем, быть может, мы и одолеем их, как ты думаешь, Уини, а?

— Конечно, милый Роб! Бог нам поможет! — Убежденно ответила девушка, снова бросаясь в мощные объятия своего возлюбленного.

Глава IX

ПОДГОТОВКА К БУДУЩЕМУ

Хотя дошедший до Роба Уайльда слух о том, что парламент будто бы выгнал короля из Лондона, и был преувеличен, но доля правды в нем все-таки была. Действительно, встретив со стороны парламента сильный отпор в своем смелом стремлении нарушить конституцию, Карл почувствовал себя в столице крайне неуютно. Мало того: поговаривали, что парламент хочет прижать и королеву, и эта тонкая интриганка находилась теперь в сильном смущении; она поняла шаткость тех прав, которые привыкла считать «незыблемыми» и «неприкосновенными».

Страффорд лишился своей гордой головы, Лод сидел в тюрьме, готовый потерять и свою голову. Королева могла ожидать, что не сегодня завтра «кровожадные островитяне» захотят положить под свой острый топор и ее красивую венценосную головку. Ведь одна такая головка, прекраснее ее, уже скатилась под этим топором. Пример был дан. Ежедневно по улицам и мимо дворца двигались громадные толпы черни и грозные крики: «Долой епископов!» врывались в окна. Слушая эти крики, Карл в ужасе дрожал, вспоминая эпиграмму своего отца: «Не будет епископов, не будет и королей». Не лучше ли поискать более безопасное убежище, чем уайтгольский дворец? И королевская чета переселилась в Виндзор, где королева потихоньку успокоилась и затем через Дувр ускользнула в Голландию.

Она захватила с собой столько золота и драгоценностей, что могла держать двор и за границей, давать пиры и даже набрать армию для обратного завоевания и нового закрепощения ограбленной ею страны.

Неприятно останавливаться перед такими делами и еще неприятнее говорить о них. Грустно думать, что хотя Англия и постарела на два столетия после Карлов Стюартов и Генриетт Медичи, всячески оскорблявших и грабивших эту страну, но она за это время нисколько не поумнела. Последняя победа либералов как будто противоречит такому взгляду, однако, что значит эта так называемая «победа», когда сам английский народ в лице его представителей в парламенте в течение последних десяти лет санкционировал деяния, покрывшие его имя долго несмываемым позором? Понадобится еще несколько веков, чтобы стерся в глазах цивилизованного мира этот позор.

Сравним Долгий парламент и нынешний. Когда первый открыл свои славные заседания, то составлявшие его истинные патриоты думали лишь о том, чтобы не пропустить безнаказанным ни одного преступления против страны и народа. «Долой голову Страффорду! Лода и двенадцать непокорных епископов — в Тауэр! Очистить звездную палату и палату высшей комиссии! Уничтожить монополии, частные королевские займы и все несправедливые налоги и поборы!» Эти требования не только предъявлялись, но тут же и приводились в исполнение, как по мановению волшебной палочки. Но тогда судьбы Англии направлялись ее добрым гением, и ей все удавалось. Слетела голова Страффорда, Лод отправился в Тауэр, и пресловутые королевские эдикты за последнее десятилетие были вырваны из книги государственных актов.

Что же мы слышим и видим теперь, в наши дни? Мы слышим много прекрасных речей и видим парламент, образовавшийся при условиях, почти одинаковых с теми, которые вызвали к существованию Долгий парламент, и как бы повторявший его. Видели и стушевавшихся перед этим парламентом министров, оскорблявших народ не менее, чем делали это Страффорды, Дигби