В Сабуэ разрушено было двенадцать домов, убито семнадцать грузин, трое ранены и тридцать восемь человек взяты в плен.

Не лишнее сказать, что в 1825 году случилось одно обстоятельство, значительно смягчившее борьбу на Алазани. Дело в том, что джарцы поссорились с султаном елисуйсским, владения которого лежали между Нухой и Закаталами, и вынуждены были направить против него почти все свои наличные силы. Завязалась борьба, и в конце концов силой самих обстоятельств обе стороны вынуждены были обратиться к посредничеству русской власти.

Но все эти мелкие обстоятельства борьбы на Алазанской линии скоро должны были побледнеть перед крупными событиями наступавшей русско-персидской войны.

По границам христианских стран Грузии, прилегавшим к южным и татарским ханствам, с давних пор шел ряд татарских поселений, оставленных там разными завоевателями. Эти поселения и были то, что носило на официальном русском языке название татарских дистанций.

Когда, с присоединением Грузии, под ведение кавказских главнокомандующих поступили и татарские дистанции, русское правительство приняло по отношению к ним лишь одну существенную меру, назначив для наблюдения за ними русских приставов и предоставив им во всем остальном ведаться по своим вековым установлениям и обычаям, под властью привилегированного сословия агаларов, которые вели свои родословные от древних ханских родов.

Этот порядок дел был неблагоприятен для укрепления в дистанциях русской власти и русского обаяния, потому что агалары втайне всегда тянули более к Персии, чем к России. К тому же Ермолов застал оба основные учреждения страны, как русских приставов, так и местных агаларов, отклонившимися от своего назначения и действующими неправильно. Он поднял о них вопросы и придал татарским дистанциям совершенно иной характер управления.

Главными приставами определялись по укоренившемуся обычаю отставные раненые офицеры, присылаемые большей частью из России. Офицеры эти, никогда не слыхав,– как выражается Ермолов,– даже название татар, благосостояние которых вверялось им правительством”, вступали в отправление своих должностей, не зная ни свойств народа, ни обычаев его, ни языка. Блуждая сами во тьме, они по необходимости вверялись переводчикам, а переводчики, большей частью армяне, “соразмеряли свое усердие,– по словам Ермолова же,– или с платой, получаемой от пристава, или с теми выгодами, которые приобретались ими от агаларов”. Конечно, это не способствовало усилению значения русских властей в крае.

Особенно беспорядки усиливались при кочевке татар, когда они удалялись в горы, почти на самую границу, где со своими семействами, имуществом и скотом проводили целое лето. Пристава без знания языка, без связей с агаларами, без понимания коварных свойств татар были совершенно бессильными и бесполезными лицами, и приходилось караулить татар во время их кочевий особыми отрядами войск, чтобы препятствовать им бежать за границу, куда персияне и турки, обыкновенно пользуясь этим временем, усиленно старались их привлекать посредством всяких обольщений.

Ермолов решил немедленно прекратить этот ненормальный порядок дел. Он начал добиваться, чтобы в пристава назначались, как и было некогда, грузинские князья и дворяне, и писал в Петербург, что они, как одноземцы, зная в совершенстве язык и весь быт татар и даже образ их мыслей, конечно, были бы более полезны целям русского правительства. Грузинские дворяне, по мнению Ермолова, могли быть заменяемы и строевыми русскими офицерами, но только такими, которые при долговременной службе на Кавказе совершенно изучили татарский язык и свойства татарского народа.

Комитет министров ответил Ермолову, что Ртищев, донося о злоупотреблениях приставов из грузин, сам просил, чтобы определялись на эту должность русские чиновники, что в пристава должны назначаться, по смыслу высочайших повелений, непременно отставные офицеры, но что к назначению из них только таких, которые хорошо знают татарский народ, комитет министров препятствий не имеет.

“Если бы легко было находить таких штаб-офицеров,– ответил Ермолов,– то, конечно, я и не хлопотал бы о назначении приставами грузин. Но просить о последнем меня принудил совершенный недостаток таких офицеров, ибо, при знании языка, необходимы еще и способности. И к тому же не всякий из офицеров решится оставить строй и прежде выйти в отставку, чтобы занять потом уже место пристава”.

Комитет министров отклонил от себя решение вопроса, так как о назначении отставных офицеров уже последовало двукратное высочайшее повеление; комитет считал неудобным утруждать государя в третий раз одним и тем же предметом. Тогда Ермолов написал прямо государю, и вопрос о приставах, наконец, легко разрешился в желательном для Ермолова смысле.

Но усилив русскую власть в татарских дистанциях назначением приставов, имевших возможность влиять на татар в благоприятном для России смысле, Ермолов задумал в то же время уменьшить значение в дистанциях агаларов.

Агалары издавна присвоили себе такую власть над народом, что последний, свободный по своему состоянию, зависевший от агаларов только потому, что был поручен их управлению, превратился мало-помалу в совершенных рабов, и агалары сделались маленькими ханами, подражавшими большим ханам в Шеке, Ширвани и Карабаге.

Такое устройство дистанций, освященное столетиями, сохранилось в полной силе до назначения на Кавказ Ермолова. Грузинские цари, неоднократно испытывавшие измену татарских народов, думали удержать их в повиновении, возвышая власть агаларов; агалары, привыкшие к таким преимуществам, устрашали царей, а потом и русских главнокомандующих, что при малейшем неудовольствии народ свободный, ведущий кочевую жизнь, не привязанный к земле оседлостью, перейдет к персиянам. Предместники Ермолова верили этому и мирились с установившимся порядком. Но Ермолов без колебаний приступил “к некоторым в оном переменам”, как он сам выражается, не желая более допускать такое управление татарами, которое шло прямо в ущерб интересам России.

Составлено было новое положение, которым татарские деревни вырваны из-под крепостной зависимости агаларов, и только, сообразно древним обычаям, каждому из последних, смотря по знатности рода, по уважению в народе и заслугам правительству, оставлено в услужении по нескольку семей, которые отбывали эту службу по очереди и на это время освобождались уже ото всех государственных податей и повинностей.

Положение объявлено было в апреле 1818 года и, по донесению главного пристава полковника Вадарского, принято народом “с изъявлением чувств глубокой благодарности”. Но на самом деле было нечто иное.

Ограниченные в материальных выгодах, агалары, конечно, не легко мирились с положением и жаловались на стеснение своих привилегий. По их словам, во времена владычества над ними персиян и турок и при царях грузинских они имели полную власть над народом, были чтимы не менее грузинских князей, и что только поэтому они и могли служить правительству с пользой, но что теперь, лишаясь власти, а вместе с тем и значения в народе, они “не могут отвечать уже ни за что”. Грузинские князья, со своей стороны, уверяли Ермолова, что татары никогда не привыкнут к новому порядку и что персияне воспользуются им, чтобы подговорить их к побегу. “Я ожидал, что побеги будут,– писал впоследствии Ермолов,– но что побегут лишь агалары, да по привычке покорствовать им некоторые из простого народа. Но я был убежден, что большинство татар на побег никогда не согласится, что простой народ скоро увидит выгоды своего освобождения, будет трудиться уже для собственной пользы, и влияние агаларов само собою уничтожится”.