Свистнула белооперенная стрела — кто-то из эльфов внес свою лепту в избиение. Пожилой гоблин, известный тем, что каждое свободное мгновение вырезал из кусочков древесины фигурки зверей и птиц, рухнул с пробитым горлом. Образовавшуюся брешь тотчас заступили. Горцы стояли нерушимо и спокойно, как каменная скала. Нет, как льдина, которая таяла, таяла, таяла…

Поганая Подкова

Из девяти с лишним сотен «Серебряных» и «Золотых», бросившихся утром в битву, уцелела едва ли половина, да и те с трудом держались в седлах. Сташек пропал, его белоногий вернулся. С залитым кровью седлом. Воцеку выбило глаз, но он ухитрялся шутить, утверждая, что трубить он сможет и без обоих глаз, а уж с одним-то и вовсе. Роцлаву в живот угодила мушкетная пуля, и его на плаще потащили к эльфам — вдруг помогут. Рышарду Тонде выбили половину зубов, но «Серебряный», шепелявя, раз за разом рассказывал, как они задразнили арцийских петухов, заставив полезть в ощип.

Свежий ветерок обдувал разгоряченные лица, самые запасливые вытаскивали фляги с водой или царкой и пускали по кругу. Вдалеке гремели выстрелы — церковники и эльфы добивали гоблинов, но люди Рене слишком устали, чтобы идти в бой, исход которого и так очевиден.

Теперь, когда битва осталась позади, Рене сам не верил, что они победили. То, что случилось у Кантиски, было столь же невероятно, как большинство великих побед прошлого. Если рассуждать с точки зрения военных мыслителей, шансов у них практически не было. Впрочем, в свое время не было их ни у Анхеля Светлого, ни у самого Воля… Хотя те победы были окончательными, а вот им, пока жив Годой, покоя не видать.

Рене побывал там, где тарскийца видели в последний раз. Отступавшие с Поганой Подковы вояки бросили все как есть, и Аррой получил сомнительное удовольствие обозреть два трупа. Зеленые монашеские капюшоны скрывали бледные правильные лица. Слишком бледные даже для мертвецов. Преодолев отвращение, Рене перевернул тела. Один был умело заколот, на его шее виднелась отметина — кто-то с силой сорвал с убитого цепочку. На теле второго не было никаких следов насилия, только на лице застыл смертный ужас.

— Яд? — пожелал убедиться в своих мыслях Рене.

— Отнюдь нет, — не согласился Жан-Флорентин. — Я не представляю, от чего умерло это существо, что лишний раз свидетельствует, сколь несовершенны наши знания. Но он умер первым.

— Мне тоже так кажется, — согласился Рене, — а вот второго наверняка прикончил наш тарскийский друг. Вопрос, куда он делся.

— Магия, — охотно пояснил жаб, — очень неприятная к тому же. Жизни этих двоих пошли на то, чтобы обеспечить Годою возможность бегства. Чем сильнее убитый маг, тем большая сила высвобождается, когда жизнь его покидает, а эти двое, судя по всему…

— Хвала Великому Лебедю, ты жив! — Роман был весь в пыли и крови, мало чем отличаясь от измотанных «Серебряных».

— Хвала Великим Братьям, ты тоже, — улыбнулся Рене. — Вот думаем, что тут произошло.

— Ничего хорошего, как я понимаю, — заметил Роман. — Ты знаешь, что Добори погиб?

— Нет, — покачал головой Рене. — Феликсу будет его не хватать. Нам, похоже, придется ловить Годоя. Знать бы еще, куда и как он удрал.

— Постараемся проследить, — сощурился эльф. — Эмзар должен суметь. Ты не знаешь, где он сейчас?

— Насколько мне известно, эльфы с церковниками добивают гоблинов… Ты куда?!

Окрестности Малахитового лагеря

Всадник появился неожиданно. Он пронесся бешеным галопом мимо стоявших насмерть, что-то взволнованно крича на чужом языке. Странно, но эльфы тотчас же опустили луки, а одетый в черное наездник уже разворачивал своего коня. Обойдя по широкой дуге обреченных, он оказался между ними и лагерными пушками и, подняв коня на дыбы, снова закричал, на этот раз по-арцийски.

Это было невероятно, невозможно, но орудия перестали изрыгать смерть. А всадник спешился, бросил на землю шпагу и кинжалы и пошел к гоблинам, вытянув руки в горском жесте мира.

Заходящее солнце полыхнуло на золотых волосах незнакомца. Чем ближе он подходил, тем меньше оставалось сомнений. Перед гоблинами стоял эльф. Убийца. Враг. Кое-кто из молодых поднял арбалеты, но старики их осадили. Дело было не в том, что появление этого эльфа остановило бойню. Он шел один, он шел безоружным, и не было большего греха, чем убить его. А странный эльф остановился в нескольких шагах от передней шеренги и заговорил. По-орочьи.

Хомячье поле

Рене в сопровождении молчаливых эльфов брел через поле, по возможности обходя лужи крови и перешагивая через тела. Трупы лежали грудами — люди, гоблины, эльфы, — все вперемешку, как их застала смерть, но адмирал был далек и от сострадания, и от ужаса. Он слишком устал, чтобы чувствовать хоть что-то. Если бы не рана Эмзара, Рене отложил бы все разговоры до завтра, но не проведать предводителя эльфов вождь людей не мог. К счастью, рана оказалась неопасной — разумеется, по эльфийским меркам. Человека, получившего пулю в грудь, уже отпевали бы, владыка Лебедей сидел, чуть опираясь на подушки.

Странно, но Рене никак не мог отогнать от себя мысль, что эльф, раненный мушкетером, — нелепость. Крылатые всадники явились из чудесного сверкающего мира, где нет места столь грубым вещам, как порох, пушки, мушкеты. Там сражаются утонченными заклинаниями и сверкающими мечами, там все исполнено глубочайшего смысла, девы прекрасны, воины доблестны, даже цветы пахнут сильнее и тоньше. Однако эти дивные существа пришли и помогли, оставив на Хомячьем поле пять или шесть десятков жизней. Когда Рене встретил Светорожденных в Чернолесье, он был очарован, сейчас же адмирала одолевала совершенно неуместная грусть об уходящем навеки.

Жаль, что Лебеди исчезнут этой же ночью. Варху нельзя оставлять без присмотра, особенно упустив Годоя. Останутся лишь Эмзар с Клэром и Роман. Да уж, удружил он всем с этими гоблинами. Куда их теперь девать прикажете? Эльф — предводитель гоблинов! Рене, несмотря на всю свою усталость, которая, впрочем, начинала отступать — сказывалось эльфийское питье, — рассмеялся: чего только не бывает…

— Не вижу повода для смеха, — одернул развеселившегося адмирала Жан-Флорентин. — Впереди большая работа. Головокружение от успехов…

— Я не собираюсь расслабляться, — заверил философа Рене, — просто я подумал о том, как все перепуталось. Эльфы и гоблины, святой и Проклятый…

— Да, — с готовностью подхватил Жан-Флорентин, — на первый взгляд это вещи несовместные, но если посмотреть глубже…

Глубже Рене смотреть не стал, слушая в четверть уха убаюкивающее жабье бормотание, он шел, думая о своем. То сожалея о сыне Мальвани, ногу которого раздробило шальное ядро, то прикидывая, куда и как поместить пленных гоблинов, чтобы они не мозолили глаза и чтобы фанатики не потребовали их немедленной казни. То о резистантах, которым можно поворачивать на Мунт. Думать о тарскийском господаре адмирал не мог, у каждого человека есть свой предел. Годой — завтра, а сегодня самое неотложное и Герика! Он, в конце концов, потребует у нее ответа. Почему она его все время избегает, чем он ее обидел и когда обидел: теперь или тогда, в Таяне…