Поганая Подкова

Надежно защищенный гоблинами и южной гвардией, Михай Годой, стиснув зубы, ожидал исхода битвы. Больше ему ничего не оставалось. Регент был не из тех, кто бросает в бой последний резерв, а именно — самого себя. С началом всеобщей свалки Поганая Подкова как батарея потеряла всякое тактическое значение, зато оказалась превосходным командным пунктом, недостижимым для вражеских ядер и пуль и дающим хороший обзор. Разумеется, тогда, когда порывы ветра на время разгоняли дымную тучу.

Обе армии дрались с яростью осенних кабанов. К сожалению, эландские мерзавцы превосходили в артиллерии. Оставалось навязать им рукопашную, когда пушки становятся бесполезными. Годой знал, что его офицеры не щадят ни себя, ни людей, добывая победу. Да, она будет нелегкой, но она будет…

— Эландских пленных отдам тебе, — бросил тарскиец откуда-то вылезшему господину Шаддуру, — наполнишь свою Чашу.

— Всех пленных, — холодно поправил тот. — Хранить нашу тайну далее нет никакого смысла.

— Посмотрим, — пожал плечами Годой, не собираясь ни спорить, ни тем более соглашаться.

Господин Шаддур хотел ответить, но осекся на полуслове, впившись взглядом в нечто сверкающее, показавшееся у кромки леса. Годой поднес к глазам окуляр и увидел то, чего боялся и неосознанно ждал с начала битвы. Из-под прикрытия деревьев вылетела крылатая конница. Последних всадников скрывало облако пыли, по размеру которого становилось ясно: проклятых эльфов никак не меньше тысячи. Впереди на белоснежном коне мчался воин с высоко поднятым сверкающим мечом, за его спиной вздымались белоснежные лебединые крылья. Почему-то это обстоятельство повергло тарскийского господаря в ужас, он даже не сразу понял, что к нему обращаются.

— Очнитесь, Годой, — господин Шаддур был спокоен, — нужно действовать.

— Что я, во имя Проклятого, могу сделать?! — прорычал регент. — Кажется, кто-то утверждал, что Светорожденные покинули Тарру вместе со своими богами?

— Я ошибался, — признал союзник. — Теперь эту ошибку следует исправить. Соблаговолите последовать за мной внутрь этого сооружения.

— Изье, — как мог небрежно бросил Годой, — принимайте донесения. Без особой надобности нашу беседу с епископом не прерывайте.

— Да, монсигнор. — Марциал прижал к глазу трубу. Он был прав, советуя придержать конницу и остаться в лагере, но лучшим в советах вице-маршала было то, что давались они вполголоса и тут же забывались. Изье ни разу не произнес «я же говорил», окончательно убедив регента в своей незаменимости. Если б союзники были столь же разумны… Шаддур многозначительно переступил с ноги на ногу, и Годой не мог не поинтересоваться у Марциала, что он думает о странной коннице.

— Она прекрасна, — совершенно спокойно признал вице-маршал, и регент неторопливо отошел.

Внутри глинобитной хижины, в мирные годы служившей приютом пастухов, было пусто и темно. Пахло пылью и мышами. Тоненький лучик предзакатного солнца выхватил брошенную на некрашеной столешнице немытую миску. Годой налетел бедром на торчащую деревяшку и зашипел от неожиданной боли.

— Что все это значит, господин Шаддур? Мы можем говорить об эльфах и на свету.

— Мы не будем говорить об эльфах. — Голос главы ройгианцев напоминал шелест змеиной чешуи по мозаичному полу. — Эту битву мы проиграли. Нужно уходить.

— Уходить?! — Годоя аж передернуло от злости. — Я не могу покинуть армию на глазах у всех. До Таяны больше тридцати диа, Мунт не предназначен для обороны.

— Отправлять гоблинов к Адене было недальновидно, — пожал плечами Шаддур.

— Да, сейчас это ясно. — Годой все-таки взял себя в руки. — Не будем оплакивать разбитые яйца, съев яичницу. Меня ждет армия.

— И смерть. — Господин Шаддур был совершенно спокоен. — Мы проиграли сражение, но мы выиграем войну.

Окрестности Малахитового лагеря

Гоблинов оставалось не больше тысячи, и они ничего не могли сделать. Крылатые уроды не оставили им ни единого шанса. Горцы могли лишь умереть, и они умирали, зажатые между ненавистными эльфами, городской стеной и лагерными пушками, размеренно и жестоко бившими по тем, кто еще утром был своим. Гоблины умирали молча, огрызаясь из последних сил. У врагов не хватило мужества схватиться врукопашную, отдав дань мужеству проигравших.

— Это кара, — тихо сказал соседу высокий воин в шлеме, украшенном орлиной лапой. — Помнишь?

Тот кивнул. Да, был воин из рода людей, в одиночку схватившийся с сотнями. Он должен был умереть с честью, но господарь приказал, и орки выполнили приказ. Храбреца подбили стрелой, как весеннего глухаря. Дети Ночи поступились честью, что ж, кара их настигла.

Очевидно, нападавшие приволокли еще несколько пушек, так как ядра стали сыпаться чаще. Упал сосед воина с орлиной лапой, следующее ядро унесло троих. Всхлипнув напоследок, замолкла волынка, но барабанщик с залитым кровью лицом все еще бил обтянутыми войлоком колотушками в свой барабан. Жизнь кончалась. Гоблины умирали на равнине среди роскошного южного лета, в день, который начинался как праздник…

Они остались одни. Люди, как и положено вечным предателям, кто сдался, кто бежал, хотя что с них взять? Они всего лишь уподобились Годою, исчезнувшему, когда еще можно было что-то спасти… Даже атака крылатых всадников, при всей своей кошмарной неожиданности, и та могла быть отбита, если б господарь повел себя как должно! Но он бежал. Бежал каким-то странным способом. Никто не видел, как он садился на коня, и он не взял никого с собой. Вошел вместе с двумя Белыми жрецами в хижину, и больше его никто не видел. Прискакавший со срочным донесением аюдант рискнул навлечь на себя гнев регента и вошел в лачугу. Там лежали трупы Белых жрецов, а Годоя не было нигде.

Оставшиеся без вождя люди потеряли голову. Лучшим оказался вице-маршал, принявший на себя командование. Он приказал прорываться к лагерю, и это было разумно. Гоблины стали наконечником копья, пробившего брешь в рядах наступающих.

Тогда арцийцы, хоть и измотанные, еще держались, а вице-маршал с обнаженной шпагой шел рядом с волынщиком и улыбался. Враги висели у них на плечах, но они, умело отбиваясь, преодолели полторы весы, отделявшие от убежища, где под защитой пушек и каких-никаких стен можно было перевязать раны, выпить воды или вина, собраться с силами и решить, что делать дальше. Преследователям тоже досталось, ожидать, что те бросятся на штурм, не приходилось.

Увы! Вместо отдыха и покоя их встретила смерть. Тот, кто прядет нити судьбы, как в насмешку провел армию Годоя тем же путем, что и арцийцев на Лагском поле. Усталых, но все еще не сломленных воинов встретил огонь. Вице-маршал не дрогнул и тут. Сожженные ворота, кое-как заваленные всяческим хламом, казались доступными. Нужно было ворваться в лагерь до того, как преследователи выдвинут вперед передвижную артиллерию.

Отчаянный штурм завершился успехом. Им удалось прорваться за внешний оборонительный вал, но вице-маршал во время штурма погиб, и это стало концом. Подоспевшая таянская конница и конная артиллерия завершили разгром. Армии Годоя больше не существовало. Арцийцы и южане тысячами бросали оружие и валились в ноги Архипастырю. Не сдались только южные гвардейцы и гоблины, попытавшиеся вырваться из мышеловки. Ставшие живым тараном горные воины пробили брешь в обороне церковников, но старались они для конников-южан, не преминувших воспользоваться приближающейся ночью. Судьба спасителей их не интересовала… А тем оставалось лишь с честью умереть, умереть без надежды на то, что об их последней битве узнают горы.