Но думаю, что не ошибусь, если скажу: главным литературным трудом Левите были именно те несколько страниц, что он написал в 1945 году для фантастической литературной антологии.

Однако публикация 1946 года долго оставалась неизвестной, бума переводов на другие языки она не породила.

Но и совсем не замеченной она тоже не была. Так, отрывки из «предисловия» были процитированы министром культуры и образования Израиля Бен-Ционом Динуром в его речи в Кнесете 12 мая 1953 года при обсуждении и утверждении закона об увековечении памяти о Катастрофе и создании мемориала Яд Вашем5. Вскоре весь текст А. Левите был переведен на иврит и включен в книгу «Люди и пепел – книга Аушвица-Биркенау», выпущенную под редакцией Исраэля Гутмана в 1957 году. Спустя 42 года, в 1999 году, он увидел свет и по-английски6.

Первая – газетная – публикация А. Левите на русском языке увидела свет 27 января 2012 года в «Московских новостях».

1 Тут Левите, вероятно, ошибается, поскольку «ангел смерти» – гауптштурмфюрер СС д-р Йозеф Менгеле (1911–1979) – прибыл в Аушвиц только в мае 1943 г. В Аушвице он начинал врачом т. н. «цыганского лагеря», затем стал старшим врачом всего лагеря Аушвиц-Биркенау. Он, как правило, лично проводил селекции новоприбывших на рампе, решая, кому умереть и кому еще пожить, попутно учитывая и «интересы» своих медицинских «экспериментов» (прежде всего над близнецами, карликами, различными аномалиями).

2 Brzeszcze-Jawischowitz (польск.) – угольная шахта в 12 км от Освенцима (эксплуатируется и по сей день) и один из сублагерей лагерного комплекса Аушвиц-III. Между августом 1942 г. и январем 1945 г. принадлежала концерну Reichswerke Hermann Göring; на ней работало около 2000 заключенных.

3 См. об этом подробнее в специальном разделе, посвященном этой рукописи.

4 Ее оцифрованную версию см. на сайте Нью-Йоркской публичной библиотеки, на странице Yiddish Book Center's Spielberg Digital Yiddish Library («Дигитальной библиотеки на идише Стивена Спилберга») за № 13715: http://yizkor.nypl.org/index.php?id=53470

5 См. эту речь в книге «Алумот» («Снопы») – книга для чтения для 8-го года обучения (Тель-Авив, Ам овэд, 1954. Сост. Шмуэль Гадон).

6 Suchoff, 1999. P. 59–68.

В начале января этого года, незадолго до ликвидации печально известного лагеря уничтожения Ойшвиц1, несколько серьезных юношей задумали создать там нечто вроде антологии под названием «Ойшвиц», где находились бы стихи, описания и впечатления от увиденного и пережитого. Тетрадки в нескольких экземплярах мы должны были закопать в бутылках в разных местах, на рабочих местах снаружи лагеря, доверить это нескольким порядочным полякам, с которыми вместе работали, и попросить их о том, чтобы после освобождения они вынули это из земли и передали в еврейские руки.

Эти юноши, как и все, кто находился в Ойшвице, были убеждены, что они оттуда больше не выйдут, и планируемая антология должна была стать попыткой изображения их страданий, выражением их ожесточенности и как бы извинением за их жизнь, которая казалась им невероятно отвратительной в свете жутких и леденящих кровь убийств, которые мы видели своими глазами.

В книгу должны были войти многие материалы, собрания фактов исторического значения, а также описания гетто и убийств нацистских бандитов, еще до того, как мы прибыли в лагерь.

Уже были написаны несколько удачных стихов на иврите венгерского ивритского поэта, просьба о прощении в «Письме к моему брату в земле Израиля» и другие.

Этого не произошло, потому что через две недели лагерь был эвакуирован из-за приближения русской армии.

Написанное осталось у тех, кто это написал, а то, что приведено тут дальше, должно было стать предисловием к антологии.

Я ничего не меняю в тексте, потому что я рассматриваю его как документ, который был написан об Ойшвице в самом Ойшвице2, это взгляд на лагерь смерти через лагерные очки, он также выражает чувства многих товарищей и сочувствующих, и я думаю, что как таковой он должен иметь определенную ценность.

Руан, Франция, 14 июня 1945.

Когда-то я читал о людях, которые поехали на Северный полюс, и их корабли застряли в трещинах льда, а сигналы S.O.S.3 остались без ответа. Еда у них закончилась, мороз зажал их в тиски, и они ждали смерти, оторванные от мира, замерзшие, изголодавшиеся. И все же эти люди не выпускали карандаша из цепенеющих пальцев. Они продолжали делать заметки в дневниках, перед глазами у них маячила вечность.

Как меня тогда трогало то, что люди в таких трагических обстоятельствах, которых жизнь так безжалостно оттолкнула, а смерть уже наложила на них свои лапы, все же так поднялись над собственной судьбой и продолжали исполнять свой долг перед вечностью.

Все мы, кто умирает тут в полярном ледяном равнодушии народов, забытые миром и жизнью, все же имеем потребность оставить что-то для вечности, если не полноценные документы, то, по крайней мере, обломки того, как мы, живые мертвецы, помнили и чувствовали, думали и говорили. На могилах, где мы лежим, засыпанные заживо, мир танцует дьявольский танец, и наши стоны и крики о помощи затаптывают ногами, когда мы уже задохнемся, нас примутся откапывать; тогда нас уже не будет, только наш пепел, развеянный по семи морям, тогда каждый культурный и порядочный человек будет считать своим долгом сожалеть о нас и произносить надгробное слово. Когда наши тени появятся на экранах и сценах, милосердные дамы будут вытирать глаза надушенными платочками и скорбеть о нас: ах, несчастные.

Мы знаем: живыми мы отсюда не выйдем. На воротах этого ада дьявол собственноручно написал: «оставь надежду всяк сюда входящий»4. Мы хотим исповедаться, пусть это будет наше «Шма Исроэль» для будущих поколений. Это должно быть исповедью трагического поколения, поколения, которое не доросло до своей задачи, рахитичные ноги которого согнулись под тяжелым бременем мученичества, которое время возложило ему на плечи.

И посему речь тут не идет о фактах и цифрах, о сборе сухих документов – это и без нас сделают. Историю Ойшвица смогут восстановить и без нашей помощи. Фотографии, свидетельства и документы тоже расскажут вам о том, как умирали в Ойшвице. Но мы также хотим создать картину того, как «жили» в Ойшвице. Как выглядел нормальный, среднестатистический рабочий день в лагере. В этом дне смешение жизни и смерти, страха и надежды, отречения и воли к жизни. День, в котором одна минута не знает о том, что принесет с собой другая. Как копают и отрубают кайлом куски собственной жизни, кровавые куски, юные годы, и, задыхаясь, грузят их на вагонетку5 времени, которая со скрипом и стенаниями тащится по железным рельсам лагерной жизни. А в сумерках, до смерти замученные, вагонетку опрокидывают6 в глубокую пропасть. Ах, кто достанет из бездны этот окровавленный день вместе с его черной тенью, залитой страхом ночью, и покажет его миру?