— Вам вчера предложили совершить определенные действия и поставили жесткие условия. Вам эти условия не подходят. Я ничего не путаю?

По реакции Острихса, мэр снова убедился, что попал в точку.

— Да. Да, господин мэр! Вы мне поможете?

— Конечно, помогу, но вы сами понимаете, мне нужны детали…

* * *

Острихс проснулся далеко за полдень. Ему никто не мешал и никто его не беспокоил. В двухместном купе спального вагона он был один. На другое место пассажира не нашлось. Не сезон. Несмотря на то, что Острихс проспал не менее восьми часов, голова оставалась тяжелой: давали себя знать физическое и нервное напряжение вчерашнего, бесконечно длинного и трудного дня.

Он оделся и нажал на кнопку вызова стюарда. Попросил принести чаю на травах. Пока стюард убирал его постель и нес заказанный напиток, пока медленно и без удовольствия глоталась эта горячая жидкость из фирменной фаянсовой чашки, Острихс глядел на временами плывущие, а временами — скачущие за окном и мало отличающиеся одна от другой картинки с одинаковым названием: «Зимняя слякоть» — и, может быть, первый раз в жизни подводил итоги.

Какие-то из них удручали, какие-то — обнадеживали, некоторые давали облегчение, но таких, которые дарили бы полную свободу от трудных дум и беззаботную радость существования, — не было.

Самым мрачным, тяжелым и давящим оставалась, разумеется, смерть Хаардика Фантеса. Острихс поймал себя на том, что пытается найти свою вину в случившейся трагедии. Откуда возникла эта потребность, он понять не мог, попробовал отогнать странную мысль, но та вертелась и вертелась в голове: «Если бы я не вылез со своей идеей, то и…» Он так и не догадывался, что сам Хаардик вполне сознательно повел его по этой дороге.

Другая тяжесть, которую он вынес в своей душе из этого первого серьезного столкновения с жизнью, состояла в труднопереносимом ощущении несправедливости свершившегося с ним. Он, сделав действительно доброе дело, вынужден бежать из родного дома и отправляться в фактическое изгнание только потому, что ненароком задел интересы какой-то очень богатой и аморальной сволочи, подлая сила и тайная власть которой таковы, что власть официальная, во всяком случае, в данный момент, перед ними явно спасовала.

Мэр, как показалось Острихсу, вполне искренно (это действительно было так) говорил о своем желании поймать папашу Дрио с поличным, но одновременно как бы расписывался в собственном бессилии, несмотря на то, что под рукой у него находился целый аппарат криминальной полиции.

— Видите ли, мой дорогой друг, — сетовал мэр, объясняя Острихсу сложившееся положение, — если бы мы могли позволить себе действовать теми же методами, которые имеются в распоряжении у нашего с вами противника, то, наверное, довольно быстро нашли бы на него управу. Сами бы его и обвинили, и осудили, и наказали… Но, мы же не бандиты и должны действовать в рамках установленных демократических процедур!

Тут, надо сказать, в словах государственного человека промелькнул оттенок неуместного горького сожаления, но он продолжал:

— То, что нам с вами представляется очевидным, должен принять и оценить суд. Подать все это туда необходимо не в качестве догадок, а виде зафиксированных фактов, собранных к тому же в строгом соответствии с процессуальными нормами. Иначе и лезть нечего! Адвокаты, в случае малейшей промашки, сожрут нас вместе с подметками и утопят в исках о возмещении морального и прочего ущерба…

Из всего этого мэр делал довольно печальный для Острихса вывод, а именно: возможностей надежно защитить его в случае, если разозленный папаша Дрио захочет свести с ним счеты, у городских властей нет. В правах мэра — распорядиться об организации у ворот дома, в котором живет Острихс, полицейского поста и даже закрепить за ним на какое-то время детектива в качестве некоего подобия телохранителя. Но, как все это будет выглядеть, если папаша Дрио наймет соответствующего «специалиста»? Так — примитивная самодеятельность, курам на смех! А вот, скажем, для включения Острихся в федеральную программу защиты свидетелей нет никаких правовых оснований. Ну, не видел и не слышал Острихс ничего такого, чтобы непосредственно своими показаниями уличить своего гонителя в конкретном преступлении.

Здесь еще раз следует отметить известную порядочность мэра, который, имея на Отрихса совершенно конкретные виды, не стал одарять его розовыми очками, обещая полную безопасность и горы золотые в придачу в обмен на оказание некоторых услуг.

— Но, господин Глэдди, — подошел он к кульминации своей беседы с Острихсом, — не следует понимать меня так, будто бороться с папашей Дрио совершенно безнадежное дело. Просто некоторые действия нужно совершить именно сейчас, а некоторые отложить на более или менее удаленную перспективу. Если нет возможности быть уверенным в сохранении своей жизни в непосредственной близости от этого негодяя, то можно пойти на временно отступление — просто выпасть из поля его зрения. В конце-концов, лапы папаши Дрио не настолько длинны, чтобы для них совсем не существовало расстояний… А другая сторона этого вопроса, господин Глэдди, такова: нужно объединяться с кем-то, вступать в союзы…

Тут мэр вновь удержался, чтобы не произнести совершенно ясное дополнение: «заключать сделки».

— Кому-то — в меру сил и способностей поможете вы. Кто-то — в меру полномочий и возможностей поможет вам. Как вы насчет того, чтобы обсудить, что мы конкретно можем сделать друг для друга?

* * *

Еще одним итогом, оставившим у Острихся неуютное чувство принужденности, была сделка (теперь он это прекрасно понимал), заключенная между ним и мэром. Главные пункты ее состояли в следующем:

Острихс — использует свою способность влиять на людей в интересах избирательной кампании мэра, а именно, записывает соответствующие агитационные ролики для телевизионного и радио эфира;

мэр — помогает Острихсу безопасно и скрытно покинуть город, снабжает Острихса некоторой довольно значительной «подъемной» суммой, чтобы облегчить ему переезд и обустройство на новом месте, организует дополнительную защиту родителей Острихса, а также их имущества.

После того как заключенное «под честное слово» соглашение было совершено, началась бешеная скачка.

Острихса тут же, вместе с мэром, с соблюдением всей возможной конспирации доставили в одну из студий городского телевидения, где они в течение почти шести часов работали над записью разных вариантов агитационных выступлений. Специалисты-речевики предвыборного штаба выдавали на гора, браковали и тут же писали заново все новые и новые короткие и хлесткие тексты, а Острихс, то один, то в компании с кандидатом наговаривал их на микрофон и камеру. И везде: Поверьте! ПОВЕРЬТЕ! ПОВЕРЬТЕ!

Уже в сумерках, на автомашине, управляемой референтом мэра, в котором городской голова был уверен как в себе самом, Острихс на какие-то минуты заехал домой и забрал приготовленную ему матерью дорожную сумку с самыми необходимыми вещами. Ямари повела себя настолько мужественно и самоотверженно, что избавила сына от душераздирающей сцены прощания. Все слезы она уже успела выплакать после того, как Фиоси, воспользовавшись отсутствием Острихса, посвятил ее в обстоятельства, вынуждающие сына броситься в бега. Теперь мать думала только о том, чтобы ее ребенок как можно скорее и безопаснее смог покинуть ставший для него опасным родной город.