Опасность положения заключалась в том, что жизнь слишком баловала теперь Юджина, доставляя ему больше власти, довольства и роскоши, чем он когда-либо имел, и это превращало его в восточного властелина не только среди его многочисленных подчиненных, но и в собственном доме. Анджела, с величайшим интересом следившая за всеми перипетиями его карьеры, уверовала, наконец, в его гениальность и в то, что ему суждено достигнуть вершин в искусстве, или литературе, или в финансовом мире, если не во всех трех сферах сразу. Она по-прежнему строго наблюдала за его нравственностью, будучи больше чем когда-либо убеждена, что достигнуть тех головокружительных высот, к которым Юджин поднимался так быстро, можно, только соблюдая величайшую осмотрительность. Ведь люди следят за каждым его шагом. Пусть они раболепствуют, от этого они не менее опасны. В его положении надо быть в высшей степени осторожным, все тщательно обдумывать – и как одеться, и что сказать, и как вести себя.

– Да не шуми ты из-за всяких пустяков, – отвечал ей обычно Юджин. – Оставь меня, ради бога, в покое!

И они начинали ссориться, так как Анджела твердо решила направлять его жизнь по надлежащему руслу, даже вопреки его желаниям.

Солидные люди из различных кругов общества – художники, литераторы, филантропы, коммерсанты – стали искать знакомства с Юджином, во-первых, потому, что он был человек широких и разносторонних интересов, во-вторых (и это было много важнее) – потому, что он стоял у источника земных благ. Всегда и во всех слоях общества находятся люди, которые стараются чего-то добиться с помощью счастливцев; есть и другие, которые стремятся стать спутниками восходящего светила, чтобы сверкать его отраженным светом, – эти две категории и составляют обычно свиту баловня судьбы. У Юджина была своя свита из мужчин и женщин, стоявших на одном с ним уровне или ниже, которые горячо жали ему руку и льстиво восклицали: «Директор «Юнайтед мэгэзинс»? Очень, очень приятно!» Особенно ласково улыбались женщины, обнажая ровные белые зубки и с грустью отмечая, что все красивые и преуспевающие мужчины женаты.

В июле того же года, когда супруги переехали из Филадельфии в Нью-Йорк, издательство перебралось в новое здание, и Юджин водворился в кабинете, превосходившем по роскоши все помещения, в каких ему когда-либо приходилось работать. Некий ловкий сотрудник, желая снискать расположение нового директора, предложил устроить сбор и купить цветы. Кабинет, отделанный в светлых голубых и золотистых тонах и обставленный мебелью розового дерева (чтобы комната выделялась из общей декоративной системы и производила большее впечатление), был весь уставлен букетами роз, душистого горошка и гвоздики в прелестных вазах всевозможных форм, расцветок и стилей. Цветы стояли на огромном письменном столе, покрытом толстым зеркальным стеклом, сквозь которое блестело полированное дерево. В первое же утро Юджин устроил импровизированный прием, и по этому случаю его навестили Колфакс и Уайт, ознакомившиеся предварительно со своими собственными кабинетами. Недели три спустя состоялся грандиозный вечер с участием виднейших представителей столичного общества, и приглашенные – художники, писатели, редакторы, издатели, публицисты и специалисты рекламного дела – увидели Юджина во всем блеске. Вместе с Колфаксом и Уайтом он играл роль хозяина. Неискушенные юнцы издали восхищались новым директором и недоумевали, как он сумел взлететь так высоко. Карьера его была поистине молниеносна. Казалось невероятным, чтобы человек, начавший жизнь художником, был так высоко вознесен фортуной и теперь в качестве главы одного из крупнейших издательств вершил судьбы литературы и искусства.

Но не меньшим ореолом был окружен Юджин у себя дома; здесь он чувствовал себя таким же властелином, как в своем служебном кабинете. Даже когда они оставались с Анджелой вдвоем (что случалось не слишком часто, так как они отдавали много времени приемам), он казался ей теперь другим человеком. Правда, она давно привыкла думать о нем как о человеке, который со временем займет выдающееся место в мире искусства. Но Юджин – одна из виднейших фигур коммерческой жизни столицы, Юджин – представитель крупнейшего нью-йоркского издательства, Юджин – с собственным автомобилем и лакеем, Юджин, завтракающий в самых фешенебельных ресторанах и клубах и всегда находящийся в обществе значительных людей, – это совсем другое дело.

Она уже далеко не была так уверена в себе и в душе начинала сомневаться в своей власти над ним. И теперь еще, случилось, они ссорились из-за пустяков, но Анджела не обнаруживала былой готовности затевать такие ссоры. Ей казалось, что Юджин уже совсем не тот, что он стал еще более непроницаем. Ее по-прежнему беспокоила мысль, что он может сделать какой-нибудь промах и все потерять, что злой рок, недоброжелательство, зависть, без которых не обходится, очевидно, жизнь и которые налетают внезапно, как разрушительный ураган, могут повредить ему. Юджин, по-видимому, был совершенно спокоен, хотя порою, задумываясь о своем будущем, он испытывал тревогу; ведь он не состоял в издательстве пайщиком и так же зависел от Колфакса, как любой мальчишка-рассыльный, разве что без него не так легко было обойтись.

Но пока что он работал хорошо, и Колфакс был им доволен. Правда, его удивляло, что производственные графики систематически нарушаются и что срываются все сроки выпуска журналов, но у Уайта всегда находилось этому оправдание. Колфакс приглашал Юджина к себе на дачу или в свой охотничий домик в горах, они катались вместе на его яхте или удили рыбу. Беседы с молодым художником, видимо, доставляли ему удовольствие, но Анджелу он приглашал редко – почти никогда. Он, очевидно, не считал это нужным. А Юджин не решался дать ему понять, что его поведение оскорбительно, хоть и ежился внутренне при мысли о том, как смотрит на это Анджела. Колфакс не отпускал Юджина ни на шаг. Только и слышно было: «Где вы пропадаете, дорогой?» – он, казалось, минуты не мог без него обойтись.

– Что ж, мой милый, – говорил он, оглядывая его с ног до головы, точно перед ним была чистокровная лошадь или породистая собака, – вид у вас прекрасный. Работа, очевидно, идет вам на пользу. Не таким вы были, когда в первый раз приезжали ко мне, – и он щупал материю, из которой был сшит последний костюм Юджина, высказывал свое мнение о его галстуке или булавке, или замечал, что обувь у него несколько не дотягивает до совершенства. Колфакс ухаживал за своей «находкой», как ухаживают за чистокровным рысаком. Он постоянно рассказывал Юджину всякие подробности из жизни избранного общества, наставлял его насчет того, где бывать и что смотреть, словно Юджин был совершенным невеждой.

– Кстати, когда мы в пятницу поедем к миссис Сэвидж, захватите с собой тракстонский чемодан – вы видели их? Они сейчас в большой моде. А есть у вас лондонское пальто? Обязательно заведите. В этих домах слуги все ваши вещи пересмотрят и сделают соответствующее заключение. И не забудьте: каждому по два доллара чаевых, а дворецкому – пять.

Этот тон был чрезвычайно неприятен Юджину, как неприятно было, что Колфакс игнорирует Анджелу, но он не осмеливался возражать. Он видел, что Колфакс изменчив в своих симпатиях, что он может так же возненавидеть, как и полюбить, и что середины для него не существует: Сейчас Юджин был любимцем.