— Так он что… уже в сороковые годы замышлял заняться литературным творчеством? — поинтересовался Александр Иванович.

— Я не знаю… Тогда это были обычные страноведческие заметки информационного характера, а писательством он начал заниматься, когда мы работали в Италии.

Посол взял с книжной полки книги «Хуарес», «Миранда», «Сандино» и направился с ними вслед за Лаурой, пригласившей его к столу. У входа на кухню они остановились: на столе чего только не было — и копченая осетрина, и холодное заливное, и красная рыба, и кое-что еще из овощей и разносола.

— Ну, ты превосходишь себя, профессор! — воскликнул Александр Иванович. — Это же надо, как быстро накрыл такой богатый стол!

— Прошу тебя, Саша, присаживаться и разделить вместе с нами маленькое торжество по случаю двадцатилетия нашего проживания в СССР.

— Сначала оставь свой автограф на книгах, которые я с твоего разрешения взял с полки.

— Это мы можем. — Григулевич присел и, положив на колени книги, начал их подписывать.

Сделав дарственные надписи, Иосиф Ромуальдович положил книги на подоконник и попросил Лауру и Шитова присаживаться к столу. Рассказывая гостю о том, что у него в разных издательствах уже вышло тридцать книг, он благодарил судьбу за то, что она подарила ему возможность через разведывательную деятельность за границей познать мир и жизнь народов других стран.

— А ты случайно не озлобился на органы госбезопасности за то, что они по неизвестно каким причинам выставили тебя из внешней разведки?

— Нет, конечно. В прошлом ведь надо видеть не только пепел, но и пламень. За семнадцать лет работы в нелегальной разведке я успел сделать многое. Да и за последние двадцать лет проживания в Советском Союзе я тоже оставил свой след в исторической и этнографической науке. Я достиг всего этого, наверно, потому, что в голове у меня вертелось предостережение — опасайся сгинуть, ничего после себя не оставив. Это было сказано мне много лет назад кем-то из наших разведчиков. Такое мудрое предостережение и заставило меня заняться литературным творчеством. Не уносить же в могилу все те знания о латиноамериканцах и ватиканцах, их культуре, быте и традициях, которые я накопил за многие годы своей жизни.

Вытащив из духовки горшочки с душистым запахом обжаренного мяса, Лаура поставила их на тарелки.

— А вот теперь мы выпьем за здоровье хозяйки и ее мужа и за ваше процветание на советской земле на последующие двадцать лет! — воскликнул посол Шитов на испанском языке.

— Спасибо, Саша. А мы с Лаурой выпьем за твое новое назначение и за твою удачу на новом месте! — на испанском же произнес Григулевич.

Не допив до дна рюмку коньяка, он поставил ее на стол: он не испытывал тяги к алкоголю и лишь иногда в большой дружеской компании мог себе позволить не более двух-трех маленьких рюмок. А компании Иосиф Ромуальдович любил, он умел дружить с людьми. Мало того, он сам часто устраивал торжества по какому-нибудь поводу и мог ночь напролет потчевать и угощать гостей, которые всегда любили общаться с ним.

Зная о том, что Шитов после 1954 года работал в Аргентине и разведдеятельность его охватывала всю Латинскую Америку, Иосиф Ромуальдович, решил завести разговор об этой стране, о том времени, которое ушло в далекое прошлое. Ему пришлось напрячься, чтобы сквозь дымку минувших десятилетий восстановить события времен Великой Отечественной войны, диверсионные операции в морском порту и на океанских судах, перевозивших грузы со стратегическим сырьем для фашистской Германии, и трагический случай, при котором руководитель группы подрывников Феликс Вербицкий потерял зрение и руку.

Рассказав послу об этом случае и о том, что он, будучи в те годы нелегальным резидентом Хосе Ротти, предпринял тогда все возможное, чтобы спасти своего боевого друга от ареста и заточения в тюрьму, и с горечью заключил:

— С риском для себя я тайно переправил Феликса и его семью в Советский Союз. Но в Москве отнеслись к этому заслуженному человеку несправедливо черство. Нуждаясь в материальной поддержке, он вынужден был в чужой и незнакомой для него, поляка, стране самостоятельно искать выходы на общество слепых и трудоустраиваться. И что удивительно и возмутительно, только после моего возращения из Италии, через тринадцать лет после окончания войны, по моей настоятельной просьбе удосужились вручить ему орден Отечественной войны первой степени, которым он был награжден за мужество и самоотверженность при выполнении боевых операций. Я был на церемонии его награждения. И даже произнес, как говорили мне, хорошую речь по поводу заслуг Вержбицкого в годы войны. Я не стал тогда обвинять высокопоставленных чиновников в черствости и бездушии к человеку-винтику. Но именно с того времени поселилось во мне некоторое разочарование в тех идеалах, которые воодушевляли меня на активную работу за рубежом на протяжении всех семнадцати лет. Впоследствии я еще больше утвердился в своем мнении, что советская социалистическая система начала гнить изнутри и что будущее не сулит ничего хорошего этой стране. Псевдомарксистское словоблудие, ложь и демагогия партийно-государственного аппарата, его отрыв от народных масс — все это вызывало у меня боль и предощущение неминуемой катастрофы. Страна сама себя загоняет в тупик. Нет, не о таком реальном социализме, свободе, равенстве и братстве я мечтал!..

Сидевшая рядом с ним Лаура взяла из горшочка кусочек мяса и тут же заботливо отправила его в рот мужа, как будто хотела предотвратить его дальнейшие высказывания о вещах, о которых по ее мнению не следовало бы говорить.

Григулевич был настолько откровенным и очаровательным, что бывший разведчик, а теперь посол Шитов прощал ему иронию и сарказм, которые постоянно сквозили в его фразах и словах.

Пересев на маленький диванчик у окна с приоткрытой половинкой рамы, Иосиф Ромуальдович закурил и, поставив пепельницу на подоконник, снова обратился к Шитову:

— Ты, наверно, знаешь, что в Ватикане у меня сложились хорошие отношения со многими высокопоставленными священнослужителями. Уже тогда, в пятидесятые годы, многие из них заявляли мне, что Советский Союз сам себя погубит. А пока Пий Двенадцатый, который дал мне, как послу, участвовавшему в заседаниях шестой сессии ООН в Париже, личную аудиенцию, откровенно заявил, что католики могут запросто встряхнуть советскую государственную систему. Мы, сказал он, можем запустить в советский мех одну единственную мушку, и та разнесет повсюду инфекционную заразу, которая пронижет духовную жизнь страны и ускорит ее развал. Ну, а будущее, заявил он, покажет, как использовать это в политических, идеологических, а может быть, даже и в военных целях.

Шитов поморщился и сказал:

— Не обижайся, Иосиф, если я скажу тебе, что с недоверием отношусь к тому, что ты рассказывал сейчас. Ну не мог верховный глава католической церкви говорить такое! А тем более угрожать нашей стране какой-то там заразной мушкой.

— То, что ты не веришь тому, что я рассказал, так это твое право, на то ты и дипломат высокого ранга.

Шитов улыбнулся.