— Я уверен, что твоя оценка будет гораздо точнее моей.

— Один из десяти, что какой-нибудь перейдет. Один из двадцати, для обоих[73]. Каждый город может выставить сто пятьдесят на лошадях. Или сотню. Так что это восемьсот, чтобы обойти нас сзади, как только они пройдут через холмы.

Я сказал, что моя главная цель при отправке писем никогда не состояла в том, чтобы завоевать расположение Новеллы Читта и Олмо — хотя это было бы очень кстати, если бы это случилось, — и что среди холмов нельзя обойти с фланга.

— Нет, можно, но это сложнее, и им, вероятно, придется сразиться с нами. Если они приблизятся, то смогут идти прямо на Бланко. Ты видел его, реку и стены. Как долго они смогут удерживать город против восьмисот человек? Мальчишки, старики и женщины.

Я задумался:

— Возможно, месяц, с хорошим предводителем.

— Тьфу! День. Может быть, целый день. Не два. А когда наши люди узнают, что город пал... — Он сделал выразительный жест. — Они — сапожники и лавочники, фермеры вроде меня. Разве боги не сказали, что мы выиграем войну?

— И не сказали, что проиграем.

— Мы встретим их в холмах и раздавим. Мы должны это сделать. В холмах... — Он махнул рукой в сторону моего кресла. — Садись. Ты меня очень расстраиваешь. Садись.

Я так и сделал, и он снова сел.

— В холмах не так важно, сколько людей, важно, насколько они хороши. Если ты спросишь меня, я должен сказать, что люди Дуко лучше. Но мы будем лучше. Мы должны быть, и будем. Завтра мы выступаем. Я послал сообщение сегодня днем. Это займет все утро, чтобы собрать всех вместе, но мы не будем ждать всех. Мы уйдем до того, как с травы сойдет мороз.

— Хочешь, я пойду с тобой?

Инклито приподнял густую бровь:

— Это не твоя война.

— И я знаю, что не смогу чем-нибудь тебе помочь. Я могу быть скорее помехой, чем помощником. Но я лучше пойду с тобой и увижу сражение, чем попытаюсь вернуться на побережье один, зимой, когда бушует война.

— Может быть, ты останешься здесь и позаботишься о маме и Море?

— Могу, если ты этого хочешь. Или я могу вернуться с новостями о тебе, если буду мешать. — Сейчас мне жаль, что я это сказал, но все так и было.

Я так долго сидел здесь и писал, потому что уверен, что не смогу уснуть, пока поет Саргасс. Я послал Орева умолять ее помолчать, хотя на самом деле не верю, что он может улететь так далеко.

Нет, если он не будет лететь всю ночь, бедная птичка, и весь завтрашний день.

Я закрыл окно и ставни — без сомнения, пройдут дни, прежде чем вернется Орев, если он вообще вернется. Было очень трудно заставить себя сделать это, хотя здесь очень холодно. Это совсем не помогает, хотя почти заглушает стук копыт. Я собираюсь помолиться, лечь спать и (если не смогу уснуть) вспоминать о том, как я впервые лежал с Саргасс в неуклюжем маленьком баркасе, который построил своими руками и так любил, и о том, как лежал с Гиацинт в «Горностае» в ночь нашей свадьбы.

Как сладки были бы такие сны!

Пусть Инклито проводит оставшихся всадников — обоих, если сможет; этими словами я довел этот отчет до настоящего момента и буду спать так долго, как мне позволят.

Весь наш лагерь сейчас спит, но я боюсь своих снов; прошлой ночью мне снились ужасные сны — я снова заблудился в джунглях Зеленой и в этом отвратительном городе.

Кроме того, я не устал и не хочу спать. И почему я должен устать? Труперы шли пешком, или, по крайней мере, большинство из них, пока не были готовы упасть — я ехал верхом. Теперь я вернусь во вчерашнее утро.

Инклито разбудил меня, колотя в дверь. Прежде чем я открыл ее, все еще сидя в постели и зевая, я услышал, как он кричит: «Она исчезла! Она исчезла!» — Я сразу понял, что произошло; и я знал, или, по крайней мере, подозревал, что задумала Мора перед тем, как покинула мою спальню прошлым вечером, и убедился, услышав, как она ускакала прочь. Я и пальцем не пошевелил, чтобы остановить ее, да и как я мог это сделать?

Я посоветовал Инклито успокоиться и вышел с ним на улицу. Было еще почти темно, шел легкий снег. В конюшне толклись его работники, все трое, и мешали друг другу, пытаясь подготовить его лошадь. Римандо топал ногами и ругался, а Эко седлал высокого рыжего мерина, который, казалось, мог бежать со скоростью ветра.

— Я приведу ее, — пообещал он, вскакивая в седло. — Я найду ее, где бы она ни была, и приведу обратно.

Я попытался сказать ему, что если он не сможет, то пусть едет в Олмо, доставит письмо и снова поищет Мору по дороге домой; но не успел я и половины сказать, как он галопом выскочил со двора фермы на дорогу.

Вскоре для Инклито оседлали его коня, хорошего (как мне показалось), хотя и вполовину не такого хорошего, как у Эко. Он взял меня за плечи:

— Вот что ты должен сделать, Инканто. Поезжай в город и проследи, чтобы орда вышла. Без меня они могут идти с тем же успехом, что и со мной, и я присоединюсь к вам в холмах, как только найду Мору и приведу ее обратно.

Потом он тоже ускакал, и Римандо потребовал, чтобы кучер Инклито отдал ему лучшую из оставшихся лошадей, но кучер наотрез отказался это сделать. Я понял, что кучер в конце концов обратится ко мне, и, все еще полусонный, оперся на посох, ожидая его.

Это произошло скорее раньше, чем позже, хотя кучер сначала попытался заручиться поддержкой Перито[74] и Сборсо[75]:

— Я не могу, не так ли, сэр? Это ведь не мои лошади, не так ли, сэр? Я не могу позволить кому-то просто взять ее и уехать, только потому что...

— Я собираюсь найти дочь твоего хозяина и вернуть ее, — сказал ему Римандо, по крайней мере, в десятый раз. — Клянусь Пасом, если бы у меня был меч, я бы убил вас всех!

Я покачал головой и обратился к кучеру:

— Твой хозяин оставил меня за главного, Аффито. Ты же слышал. Ты это оспариваешь?

— Нет, сэр. — Он явно испытал облегчение оттого, что кто-то другой согласился взять на себя ответственность. — Я сделаю все, что вы скажете, мастер Инканто. Сделаю.

— Хорошо. — Я повернулся к двум другим, спросил их имена и получил от них одинаковые заверения.

— Итак, сколько у вас здесь лошадей, хороших, плохих или посредственных?

— Четыре, сэр.

— И осел. Я знаю, что это осел, потому что слышал его рев несколько раз с тех пор, как я здесь.