В конце 1959 года380 к Пастернаку приехал представитель из Союза писателей с предложением написать заявление о принятии его в члены Союза. Борис Леонидович категорически отказался, сказав, что он не хочет находиться в их обществе, – для него важно только то, что он член Литфонда и у него не отберут дачу, где он может работать. Рассказывая нам об этом разговоре за ужином, Борис Леонидович с грустью сказал: «Как они все себя показали в тот период, а теперь думают, что все можно забыть» (Б. Пастернак. Т. 11. С. 564–565).

В 1959 году можно писать книги, которые стоят того, чтобы их писать. Я живу с твердым литературоведческим и физиологическим убеждением, что пришло время решительных, резких, недовольных и остро профессиональных книг (А. Белинков, Н. Белинкова. С. 138).

В дни потрясений, когда я обращался к Вам за защитой, я понимал, что должен чем-то поплатиться, что в возмездие за совершившееся я должен понести какой-то ощутимый, заслуженный ущерб. Я мысленно расстался со своей самостоятельной деятельностью, я примирился с сознанием, что ничего из написанного мною самим никогда больше не будет переиздано и останется неизвестным молодежи. Это для писателя большая жертва. Я пошел на нее.

Но благодаря знанию языков я не только писатель, но еще и переводчик. Я не думал, что эта полуремесленная деятельность, ничего общего не имеющая с кругом личных воззрений и служащая мне средством заработка, будет мне закрыта. Надо просто желать мне зла, чтобы лишить меня и этой безобидной, безвредной работы.

Достаточно одного Вашего недвусмысленного распоряжения, если Вы пожелаете его сделать, чтобы Ваши исполнители сами восстановили все подробности, не отягощая ими Вашего внимания, и чтобы все изменилось. По последствиям я догадаюсь о Вашем решении, они мне будут ответом.

Если же они не последуют, даю Вам честное слово, я без чувства личной горечи и обиды приму судьбу и расстанусь с лишними надеждами, как с ненужным заблуждением (Б. Пастернак. Т. 10. С. 418–419).

Был Пастернак. Он встревожен, что на 21‐м съезде опять начнут кампанию против него – и потребуют изгнать его из отечества. Он знает, что было заседание Идеологической комиссии.

Я сказал ему:

– Вы можете считать меня пошляком, но, ради бога, не ставьте себя в такое положение: я, Пастернак, с одной стороны, и Советская власть – с другой. Смиренно напишите длинное письмо, заявите о своих симпатиях к тому, что делает Советская власть для народа, о том, как вам дорога семилетка – и т. д.

– Нет, этого я не напишу. Я сообщу, что я готов быть только переводчиком и отказываюсь писать оригинальные стихи.

– А им какое до этого дело? Они ни в грош не ставят ни то, ни другое. Вам надо рассказать подробно о том, при каких обстоятельствах вы отдали свой роман за границу, осудить этот свой поступок.

– Ни за что. Скорее пойду на распятье (К. Чуковский. Т. 13. С. 282–283).

Я аккуратно посещаю репетиции моей оперетты. Горю со стыда. Если ты думаешь приехать на премьеру, то советую тебе раздумать. Не стоит терять время для того, чтобы полюбоваться на мой позор. Скучно, бездарно, глупо. Вот все, что я могу тебе сказать по секрету (Письма к другу. С. 145).

Главное для художника – желание Свободы. Отсюда «прогулки» с классиками. Есть более хитрые пародии на массовые песни. Главная тема оперетты взята Шостаковичем из музыки к фильму «Златые горы» – любимому фильму Сталина. Известно, что Сталин сказал Шостаковичу, что хотел бы, чтобы композитор продолжал работать в направлении киномузыки. Это «направление» появилось в «Москве…», но, как все у Шостаковича, в карикатурном виде. Еще одна смешная пародия – на «Подмосковные вечера». От Ростроповича мы знаем, что для Шостаковича Соловьев-Седой всегда был объектом иронии и насмешек… Почти в каждом такте оперетты можно отыскать пародии, цитаты и шутки: как очень ясные и прямые, так и завуалированные, только «для своих»… ДД с Ростроповичем всегда хохотали над песней «Купите бублики…». Это ведь песня не о бубликах, а о проститутке. Шостакович, как шутку, включил потом напев этой песни во Второй виолончельный концерт для Ростроповича381.

Зам. заведующего отделом стран Америки МИДа В. А. Кузьмищев, сопровождавший уругвайского журналиста А. Этчепари на дачу Пастернака, сообщил в ЦК, что при встрече Пастернак сказал, что «ему страшно надоело принимать всяких иностранцев», и потом в течение всего его пребывания постоянно спрашивал, «не совершает ли он преступления, принимая иностранцев». Признаваясь, что не знает английского, на котором велась беседа с Брауном, Кузьмищев тем не менее с уверенностью отмечал: «Судя по тому, что Э. Браун несколько раз переспрашивал Пастернака об одном и том же, мне кажется, что он его плохо понимал (Пастернак по-английски говорит весьма примитивно)». Браун попросил у Пастернака фотографию с автографом, потом «Пастернак передал ему какое-то стихотворение „из старых“, – как выразился он, – для одного из своих друзей в Париже» («А за мною шум погони…». С. 241–242).