— Ему бы стоило тобой гордиться, — вырвалось из меня без цели скорее утешить его или сказать что-нибудь приятное, лишь бы развеять грусть, хрупкими каплями повисшую в воздухе. Нет, я действительно, искренне так считала, день ото дня восторгаясь теми качествами Максима, которых сама была напрочь лишена.

— Чем именно? Что мне хватило трусости хотя бы не подсесть всерьёз на наркоту вслед за братом? Заметь, именно трусости, потому что если бы были мозги, я бы в это дерьмо вообще не полез.

— Сомневаюсь, что твой отец так же гнобит себя за свои неудавшиеся браки, — закатила глаза я, уже не первый раз в ходе наших бесед поймав себя на мысли, что хотела бы увидеть этого загадочного Мистера Иванова. Только, желательно, на безопасном расстоянии и исключительно со стороны, потому что были у меня веские причины полагать, что мы друг другу очень не понравимся. — Зато ты умный, целеустремлённый, занимаешься спортом и фактически живёшь один в таком-то возрасте. Неужели этого мало?

— А если я скажу «мало», ты продолжишь перечисление всех моих достоинств? — промурлыкал с хитрой ухмылкой Иванов, мгновенно вогнав меня в краску. — Ну пожааааалуйста! Очень хочу услышать это от тебя.

— Ой, да ну тебя.

— Ну Поооооль, — продолжил канючить он, ловко перегнулся через стол, — благо, рост позволял с лёгкостью это сделать, — и потёрся кончиком своего носа о мой, заодно сражая меня наповал своим по-ангельски чистым и непорочным взглядом. — А чувство юмора? Ну я ведь забавный, да? И ещё я добрый. Я даже принял чужого кота и ращу его, как своего! А ещё… ещё…

— Ты хороший любовник, — шепнула я, чувствуя, как от прилива крови щёки начинает болезненно пощипывать. Однако оно того стоило: ошарашенный моими словами, Максим отстранился и забавно похлопал густыми чёрными ресницами. Хорошо хоть повторить на бис не попросил или не стал задавать уточняющие вопросы — от него и такого можно было ожидать.

— А ты умеешь удивлять, — протянул он, подперев подбородок рукой и не сводя с меня прямого, изучающе-оценивающего взгляда. Если бы можно было покраснеть ещё сильнее, я бы, без сомнения, это сделала, а теперь оставалось лишь елозить на мягком стуле и нервно оглядываться в поисках официанта, чьё появление оказалось бы как никогда кстати. — Может быть, водички? Или нейтрализатор для стирания памяти? — продолжал изгаляться надо мной Иванов елейным тоном.

— Запись с местных камер видеонаблюдения, чтобы ещё разок полюбоваться твоими округлившимися глазами.

— Меня очень радует твоё стремление любоваться моими глазами, — мечтательно отозвался он, окончательно не оставив мне ни единого шанса на победу в этой словесной дуэли.

И к чёрту эти победы. Мне уже давно их не хотелось.

А вот его — хотелось. Очень.

— Хочешь меня убить, ёжик? — с тихим смешком спросил Максим, протянув руку и сжав мою ладонь, до этого беспощадно комкавшую лежавшую на столе салфетку.

— Нет, — я чуть расслабилась, позволив нашим пальцам переплестись и откинув последние крупицы глупости, так долго ошибочно принимаемой за гордость и соблазнительно нашёптывающей мне изображать из себя ту, кем я никогда не была на самом деле. Больше не хотелось играть, сопротивляться и позорно убегать от собственных чувств, восхищающих и пугающих своей силой. И мне как-то поразительно легко далось снова взглянуть на него, такого родного и любимого, и решительно выбросить белый флаг. — Хочу узнать о тебе ещё больше.

***

После пары часов, проведённых в тепле кафе с приглушённым мягким светом, делавшим обстановку особенно интимной, и ненавязчиво вплетавшейся в наш разговор живой музыкой, снова оказаться на улице было подобно резкому подъёму из-под толщ воды. Шоссе гудело и свистело проносящимися мимо машинами, ледяной ветер похабно лез под подол юбки и облизывал каждый оголённый участок шеи, а от первого же глотка воздуха закружилась голова.

Приложение обещало, что такси приедет через две минуты — причём делало это уже десять минут подряд, но я держалась стойко и даже не пританцовывала на месте, хотя продрогла уже насквозь.

Максим обнимал и прижимал меня к себе, и его горячее дыхание обжигало мою макушку, пробираясь сквозь фигурную вязку шапки, предусмотрительно надетой ещё перед выходом. Судя по тому, что его пальцы вытворяли с моими волосами во время наших поцелуев, всё равно уже можно не переживать за сохранность своей причёски.

Я пыталась уложить в своей голове всю информацию, выпытанную за время ужина у Иванова, который отшучивался и как мог уводил наш разговор в темы более пространные и с ним не связанные. Но, как сам он заметил однажды, иногда я умею быть очень настойчивой и добиваться своего.

Итак, помимо любимого цвета (серого — ну кто бы сомневался!), аллергии на клубнику и страха перед змеями («А ежи их едят — теперь понимаешь, насколько я продуманно подошёл к выбору девушки?»), мне удалось выяснить, что они с Тёмой с детства владеют беглым английским, но при этом отчаянно проседают в грамматике.

Просто когда-то давно их отец пытался стать толковым родителем и разговаривал с ними дома исключительно на английском, что очень быстро принесло свои плоды. Тем обиднее, что после развода он не посчитал нужным вообще лишний раз разговаривать хоть с одним из своих сыновей.

Оказалось, что у Иванова есть и старшая сестра: дочь отца от первого брака, которой сейчас уже под тридцать лет, но из-за давней обиды она наотрез отказывается даже познакомиться со своими младшими братьями. А ещё у его отца есть брат-близнец, у которого за спиной тоже три брака и пять детей, а у сводного брата матери — четверо отпрысков, но большую часть этой многочисленной родни он вообще никогда в жизни не видел.

И поступать он собирался вовсе не на экономиста (ох, кто бы знал, каким убийственным взглядом он наградил меня за это смелое предположение), а на инженера. Причём именно в авиацию, потому что он обожает самолёты, что совсем не мешает ему ненавидеть летать на них.

— У меня сегодня родители на ночном дежурстве, — как бы между прочим заметила я, стараясь придать голосу нотки равнодушия. А внутренности словно прокручивало в бетономешалке, медленно и болезненно, в ожидании его реакции.

С такими новостями я планировала потянуть подольше, но потом представила себе, как сообщаю об этом в такси, при каком-нибудь незнакомом дядечке, и решила срочно всё переиграть.

— То есть?

— То есть их нет дома, — добавила я, хотя была уверена, что он и сам всё отлично понял. Но по голосу не выходило разобрать: специально издевается или по каким-то причинам действительно не рад возможности провести ещё немного времени наедине.

— И не страшно тебе будет спать одной? — спросил он и еле ощутимо дёрнулся от беззвучного смеха.

Издевается!

Господи, я искренне сочувствую той девушке, которой он потом будет делать предложение (вообще-то завидую до безумия, но и немного сочувствую тоже), потому что даже в такой волнительный и важный момент он наверняка решит немного пошутить или собьёт всю приторность своим неконтролируемым сарказмом.