Налетел ветер, ударил по кусту крапивы. Раз, другой. Не удержалась на листе ожиревшая гусеница, — полетела долу. Здесь, внизу, было сумрачно, сыро, а главное есть решительно нечего. Нужно было искать стебель со знакомым запахом и поскорее подниматься по нему туда, где жаловали сладость мягкие молодые листья. Надо было торопиться, ведь до поры превращения в мотылька оставалось совсем немного времени, а она еще не успела как следует войти в тело. Однако стебли попадались все неподходящие, когда наконец гусеница наткнулась на то, что искала. Стебель внизу был старым грубым, но чуть притупленный заскорузлой кожурой запах обещал достойную награду в конце пути. Не успела черная гусеница проползти и двух пядей[520], как наткнулась на путанину тонких полупрозрачных золотистых стеблей повилики. Невозможно было пробраться сквозь них, невозможно и перегрызть ядовитые нити. Поползла гусеница по краю, да не удержалась и другожды свалилась на землю.

Только коснулась гусеница земли, как что-то тяжелое шлепнулось рядом. Не успела та и опомниться, как оказалась в крепких челюстях. Напрасно выгибалась она всем телом, борясь за вроде как суленое право упорством и долготерпением заполучить крылатость. Не суждено было гусенице ощутить себя бабочкой. Быстро исчезла она в лягушачьей пасти. А лягуша, посидела какое-то время, пораздувала крапчатые бока, потом прыгнула в дрогнувшую траву, — не найдется ли и здесь чем поживиться? И действительно, тоненький чернотный червячок (увы, совсем не такой, как упитанный давешний) робко трепетал средь покойных травинок. Лягуша проползла на брюхе вершок или два, замерла, затаилась, примериваясь, приуготовляясь к броску. Червишка, похоже, не подозревал угрозу. Прыжок… Но не успела лягуха схватить червячка, как что-то острое и невероятно жгучее вонзилось ей в морду.

То, что лягушка приняла за червяка, оказалось порхающим языком гадюки. Гибельный яд быстро стек по тонким, как иглы, зубам в трепещущее тело. Лягушка изо всех сил оттолкнулась лапами от земли, так, что впившуюся в голову гадюку подбросило вместе с ней, но шлепнулась она на спину — вверх пухлым молочным брюхом, посучила длинными задними лапками и затихла. Змея охватила свою добычу кольцами гибкого упругого тела, на случай в общем-то невероятного сопротивления, дождалась последней судороги и тогда, не выпуская ее из пасти, стала неспеша передвигать челюстями, подбираясь к передней узкой части лягушачьей морды. Затем маленькая треугольная змеиная головка стала наползать на толстенький белопузый трупик, и пасть ее при том растягивалась невообразимо.

Обозначивая себя вздутым узлом, лягушка переместилась до середины веревочного тела гадюки, это был ее последний путь. А змея долго лежала, прижимаясь к теплой сырой земле, нега овладела ею. Эта увесистая лягуша попалась ей очень кстати, ведь внутри длинного чешуйчатого тела развивалось девять змеенышей, и, чтобы им появиться на свет крепкими и в срок, матери предстояло неуклонно заботиться о добротном пропитании. Изогнув серое тело с темной зубчатой полосой вдоль спины, гадюка наслаждалась теплом и сытостью. Но проворный ее язычек, то и знай выскакивавший сквозь крохотное отверстие меж сомкнутых челюстей, неустанно улавливал окрестные запахи, — не приближается ли враг. Враг явился не оттуда, откуда обыкновенно его можно было ждать.

Сильный удар воздуха махнул по траве. Гадюка успела прянуть в сторону, и крытая желтыми щитками, оснащенная черными изогнутыми когтями лапа пронеслась мимо, лишь жесткие темно-бурые с рыжиной перья широких крыл хлестнули по змеиному телу. Гадюка собралась было ответить ударом ядоносных зубов, но тут сарыч предпринял вторую попытку заслужить гостинец для своих птенцов. Гадюка не могла иметь представления, с какой ловкостью эта сильная хищная птица обыкновенно хватает когтистой лапой у самой головы подобных ей изворотливых отравительниц, лишая их таким образом возможности воспользоваться своим главным оружием, а затем крючковатым клювом перекусывает в нескольких местах позвоночник… тем не менее откуда-то змея знала, чего именно хочет от нее существо, с которым ей никогда прежде не доводилось встречаться. Изготовившаяся было для ответного броска она все же решила вторицею не испытывать судьбу и пустилась наутек. Пернатый добыватель бросился вдогон, однако частые крапивные стебли, опутанные повиликой, остановили его преследование. «Ми-мия», — недовольно мяукнул сарыч, взмахнул короткими широкими крыльями и взмыл в небо.

Устрашенная внезапным нападением змея никак не могла остановить своего бегства. Она неслась все вперед и вперед, выбирая участки, наиболее заслоненные широколиственной зеленью, пока не оказалась на речном откосе, под густым прикрытием корней вывороченной буревалом толстой облезлой ольхи. Сюда не достанет короткая когтистая лапа плотоядной птицы. И, действительно, ничто в этом темном закутке, кроме грибного запаха гниющего дерева, не обращало на себя внимания. Запах гнили и еще какое-то сопение, доносящееся из широкого земляного разлома. А вот оттуда показалась и узкая мохнатая морда, украшенная двумя черными лентами, идущими от черного пятачка носа к коротким округлым ушам. Это был барсук, и он, несомненно, имел вполне определенные намерения. Лишь только черный пятачок приблизился на расстояние равное броску, гадюка не преминула воспользоваться дарованным ей проворством: разинув пасть, выставив ядовные зубы она обрушилась на барсучью морду. Однако зверь оказался расторопнее змеи, и ей не задалось достичь цели. Но барсук не отступил. Несмотря на тесноту в закутке под навесом из корней, зверь метнулся в сторону и хватанул клыками чешуйчатое тело. Гадюка ответила молниеносным броском. Зверь вновь отскочил, но только лишь угроза смертоносных зубов миновала, сильнее прежнего куснул змею сбоку. После того, как то же повторилось в седьмой раз, силы стали оставлять ползучую, и она кинулась прочь. Но тут из той же норы на помощь барсуку поспешила его барсучиха. Вместе они ходко одолели изнемогшую змею, и вот уж захрустели на их зубах позвонки ее длинного тела. Весьма приятно было барсукам обнаружить, что к гадюке в качестве набавки присовокуплялась весьма крупная еще нераспавшаяся лягушка и то, что к концу лета должно было превратиться в змеенышей.

Барсук — зверь ночной и на охоту обыкновенно лишь в сумерках выбирается. Но когда пожива прямо ко входу в нору приползла, — тут удержаться разве возможно? Одной змеи на двух зверей, по пуду весом каждый, конечно же было маловато. Такая закуска лишь раззадорила голод, и барсуки решили сегодня выбраться из своего убежища пораньше, тем более, что день выдался пасмурный. В соседней балке, где водилось много мышей, барсуки передвигались неспешно, часто останавливались, вынюхивали все запахи, какие дотаскивал до их носов малосильный бродячий ветерок. К тому же по пути порой подворачивались спящие в своих хрупких полосатых домиках, приклеенных к отдельным травинкам, вкусные улитки. Вокруг царила сама безмятежность, да вдруг барсучиха так и подскочила на месте. Тело ее напряглось, она вскинула голову, ноздри ее заработали, то суживаясь, то расширяясь. Мягко хрустнула гнилая валежина… Так и есть, то был запах росомахи.

А вот и она сама. К счастью дно оврага большей частью было засыпано буреломом. Барсуки так и покатились под горку, с изворотливостью своей недавней добычи юркнули под груду палых ветвей и полусгнивших стволов. Давно потеряв из виду свою подругу (а, может быть, она как раз угодила в когтистые росомашьи лапы?) барсук нырял в толще навала изломанных стволов и коряг с той уверенностью, какую кажет рыба в воде. Треск сучьев под лапами преследователя помалу отдалялся, — значит уйти удалось. Заскочив в широкую щель трухлявой колодины, барсук замер, всем своим существом обратившись в слух. Но нет, погоня прекратилась. Бока зверя судорожно вздымались, а напряженные лапы в любой момент готовы были вновь понести его в беге. Через какое-то время вокруг ожили приглушенные голоса умиротворения: там запищали о чем-то поспорившие мыши, здесь заработала челюстями, круша древесину, личинка жука-усача… Тем не менее росомаха могла придти сюда по следу, если, конечно, она не отправилась по следу барсучихи. Потому нужно было отсюда как можно скорее уходить. Барсук еще раз прислушался. Все спокойно. Он выполз из щели. Тишь. Очень осторожно, то и дело останавливаясь, прислушиваясь, двинулся прочь. Но вот бурелом и закончился. Барсук выглянул из-под кучи сушняка, покрутил своей узкой мордочкой. Теперь нужно было как можно скорее добежать до своей норы, с тем, чтобы впредь уже никогда до сумерек не покидать ее. Барсук рванулся вперед, и тотчас с верха хворостяной кучи на него обрушилась бурая лохматая с рыжеватыми подпалинами на боках смерть.