— Как оно?

— М-н-н-н-э… Хорошего мало. Выраженная экстрасистолия.

Незнакомое слово показалось Марсель зловещим.

— Принести кардиограф?

— Нет смысла.

— Это пройдет? — спросила Марсель с надеждой.

— Появились выпадения. — С лицом мрачным и скорбным Аник деликатно приложил пальцы к ее щеке, покачал головой. — Да-а-а… процесс развивается быстро… Марсель, мне нечем вас утешить. Тахикардия нарастает.

Для тяжело дышащей, не находящей себе места от непрекращающегося сердцебиения Марсель его слова были каплями, переполняющими чашу.

— Я не хочу засыпать!

— Что в этом особенного? все люди каждый вечер ложатся в кровать, не зная, что их ждет завтра и увидят ли они утро. И, между прочим, большинство дожидается рассвета. Нам даже выгодней в том смысле, что мы знаем — КОГДА. Можно подготовиться и закруглить дела.

— Но вы-то знаете, что утром подниметесь!

— Постарайтесь присоединиться к нам.

— Как я могу это сделать? как?!

— Верить.

— Изменения есть? — спросил Клейн беспокойно.

Лицо Аника изобразило крайнюю степень с трудом скрываемой печали.

— Предагональные симптомы… Если хотите, подождем еще. — Его тяжкий вздох добил Марсель.

— Давайте, делайте. Я уже не могу. Нет! сперва я помолюсь. Не мешайте мне.

Чтобы отсрочить неизбежное, она к «Во имя Отца», «Отче наш» и «Радуйся, Мария» прибавила «Здравствуй, царица», но от волнения больше ничего не вспомнила. Приникнув к хозяйке, розовая пантера внимательно выслушала и завершающее — «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу ныне, присно и во веки веков. Аминь».

— Ну, теперь все. Аник…

Клейн перетянул ей плечо резиновым ремнем, Марсель с усилием стала сжимать и разжимать пальцы, Аник нашел вену и, сдвинув кожу, косо ввел иглу.

— Нет, погоди!

— Что? — участливо спросил Аник, плавно вдавливая поршень.

— А… я… — Глаза Марсель, подрагивая, закатились под опускающиеся веки.

— Монитор. — Отложив шприц и приклеив ватку к коже кусочком пластыря, Аник начал расстегивать на Марсель блузку; Клейн, подкатив столик к кушетке, переставил с него на изголовье миниатюрный аппарат, из-за множества проводов похожий на игрушечного осьминога с темно-серым глазом — желтая глазная щель осциллограммы пока была прямой и похожей на нить.

— Начали. Первое отведение. — Клейн подал провод с плоской присоской на конце. — Второе отведение. Третье…

— Все поставлены. Запись.

Желтая линия ожила, зазмеилась пикообразными изгибами.

— Ноль часов пятьдесят семь минут.

— Ф-ф-ф-у, насилу уломали вовремя! Айда за каталкой.

На пороге холодильника Клейн впрыснул Марсель вторую, убийственную порцию. Сердечные сокращения быстро зачастили, стали перемежаться разрывами, дыхание сбилось.

Журча колесиками, каталка въехала в проем между покрытыми изморозью радиаторами; в трубках за гармошками однообразно изогнутых пластин еле слышно шелестел фреон. Одинокая бело-синяя лампа на потолке освещала неподвижно вытянувшуюся Марсель и пантеру — та не захотела расстаться с хозяйкой.

По телу пробежала слабая дрожь, голова чуть откинулась в сторону — глаз осьминога стянулся в немигающую щель.

— Готово.

Здесь было очень холодно, порядка 30 °C. Последнее дыхание осело на краях ноздрей тончайшим инеем. Губы стали синеватыми; кожа сильно побледнела, и на ней белыми пупырышками обозначились застывшие мурашки.

Надо было спешить, чтобы самим не надышать лишнего инея. Снять кардиомонитор, застегнуть одежду.

— Куклу оставим?

— Конечно. Она ее любит.

— Покойся, милый прах, до радостного утра, — с чувством произнес Клейн.

— Ну ты и циник.

— Это поэт сказал. Такая эпитафия.

— Сплюнь налево.

Плевок подымился секунду и замерз на пластиковом покрытии. Несмотря на пронизывающий холод, они медлили уходить.

— Она ходила в церковь. Неудачно. Надо было тебе предупредить ее.

— Пусть опыта набирается. Я вот нарочно ходил, чтоб понять — как это на меня подействует. Мрак! колокол ударил — я чуть пластом не лег. Потом еще святых даров наелся… помнишь, ты мне капельницу ставил?

— Хм, а ты сказал — тухлые консервы…

— Это была версия для босса. Еще бы я ему открылся! он бы меня гостиями закормил ради науки. Слушай, отчего ты у нас такой везучий? тебе что храм, что каффи…

— Я не католик. Моя конфессия — марла вера, и по этой вере я — дух предка.

Так, рассуждая о хитростях загробной жизни, они покинули холодильник, и массивная термоизолирующая дверь гулко захлопнулась, лязгнув запором.

И наступила тьма.

Неясный шелест, тихий прерывистый свист, глухое бормотанье воды в трубах — звуки в темноте.

Потом — далекие голоса, какая-то торжественная музыка, оставляющая в душе ощущение света, шум машин, одинокий вой сирены вдали, быстрый топот по лестнице, окрики — почти внятные, немного напрячь слух — и различишь слова.

Чернота редеет, словно рассеивается плотный дым, и из мутной серости сумрака проступают очертания предметов, силуэты обретают объем и цвет, насыщаются красками; свет все ярче — он беспрепятственно проникает сквозь стекла бело-золотым прозрачным газом, и там, где струи разливающегося сияния касаются стен, тканей, полированного дерева, загораются блики, играют рефлексы, вспыхивают солнечные зайчики.

Становится так светло, что впору зажмуриться — но глазам не больно от света; золотистые лучи не режут, а ласкают взор, они согревают, несут запах свежести.

Воздух поет, тонко звенит, пронизанный солнцем.

Казалось бы — все как всегда. Знакомая комната, привычная мебель. Те же картинки над письменным столом: дельфин, балансирующий мячом на носу, морская черепаха и стайки цветастых рыб над пестротой подводного атолла. Красочные глянцевые плакаты экстренных служб: борьба с огнем — пожарные в робах и касках на фоне алой машины, защита здоровья — санитары «неотложки» в синих куртках и их темно-синий автомобиль с белой полосой, на службе порядка — полицейские в лиловом… но свет столь могуч и животворен, что животные и люди на изображениях становятся почти осязаемо выпуклыми; воздух так насыщен переливчатым солнечным теплом, что хочется встать, распахнуть окно и во весь голос закричать: «Здравствуйте все! С добрым утром!»

Одежда нежно, мягко касается тела, вода в кране хрустально-прозрачна, журчит певуче, подражая лесным родникам — а какой букет тончайших ароматов скрывается в глотке простой воды! смолистый дух хвои, роса майского ландыша, ветер, полный цветущей черемухи…