– Джонни, заткнись! – воскликнула его жена Сита, появляясь в дверях. Алое с золотом сари вздувалось парусами вокруг стройной фигурки.

– Да ты ведь не знаешь, о чем я, – обиженно заметил Джонни.

– Все равно заткнись, – оборвала его она. – И не приставай к бедной девочке.

Сита с двумя подругами увели Диву в хижину неподалеку. Навин и Дидье направились следом.

Я вопросительно взглянул на Джонни:

– Ты с нами пойдешь?

– Пусть там Сита сама пока…

– Вы что, поссорились? – не подумав, брякнул я.

– Ох, ты не представляешь, как она меня достала! – вздохнул он, откидывая со лба густые темные пряди.

– Знаешь, я сейчас косячков наверчу для Дивы – ей сегодня не одеяла нужны, а травка, чтобы успокоиться. Пойдем в дом, я делом займусь, а ты мне все расскажешь.

Он и рассказал. За полчаса я узнал о Сите гораздо больше, чем постороннему мужчине следует знать о жене друга. Из чувства справедливости я старался взглянуть на вещи ее глазами, но Джонни расстроился еще сильнее.

В ходе долгих объяснений выяснилось, что гнев Ситы и все связанные с этим проблемы Джонни сводились к одному.

– Все дело в противозачаточных средствах, – вздохнул я, сворачивая косячки, с которых Диве следовало начать курс обучения жизни в трущобах.

– Как это? – удивился Джонни.

– Твоя жена хочет ребенка, а ты не хочешь, – объяснил я.

– Так у меня сейчас самое лучшее противозачаточное средство – я уже полгода с ней не сплю.

– Это не противозачаточное, а противоестественное средство. Поэтому она и недовольна.

– Понимаешь, Сита считает, что секс нужен для того, чтобы зачинать детей. А я считаю, что секс – не только для этого, но и для удовольствия. Ну, иногда. А она отказывается от противозачаточных средств. Я с ней как-то раз о презервативах заговорил, так она меня извращенцем обозвала.

– Сурово.

– И что теперь делать? Она же у меня красавица, сам видел, на?

Сита, названная именем милостивой красавицы-богини, обычно вела себя добросердечно, как своя небесная тезка, однако изредка могла и полыхнуть божественным гневом. Я сворачивал косяки и пытался отыскать приемлемое решение проблемы.

– Можно поступить по-женски, – сказал я. – Откровенно с ней поговорить.

– Нет, это слишком опасно, – ответил Джонни.

– Значит, надо поступить по-мужски.

– Это как? – спросил он, недоверчиво сощурившись.

– Дождаться, пока она сама не изменит своего мнения.

– Лучше я поступлю по-мужски, – заявил Джонни, хлопнув ладонью по столешнице. – Это безопаснее, чем откровенный разговор.

– А вот в этом я не уверен, – сказал я, собирая свернутые косяки. – Женщины обладают воистину сверхъестественным умением узнавать, о чем думают мужчины. Так что рано или поздно придется тебе делать то, чего ей хочется.

– Еще бы, – буркнул он. – Они всегда так с нами поступают.

– Как?

– Ну, на время превращают нас в женщин. Лин, это жестоко. С женщинами разговаривать страшно, а мужчины страшного боятся. Когда мужчинам страшно, они сразу лезут в драку.

– Кстати, о страшном. Пойдем глянем, как там Дива устроилась.

Диву плотным кольцом обступили девочки-подростки, которым давно было пора спать, и восторженно расспрашивали ее о нарядах и о вещах в рюкзаке Навина.

Джонни и Сита уложили на земляной пол лачуги синее клеенчатое полотнище, а поверх расстелили лоскутные одеяла. В уголке примостился пузатый глиняный горшок для воды, накрытый алюминиевой тарелкой, и перевернутый вверх дном стакан. Воды в горшке должно было хватить на целый день – и для питья, и для готовки, и для мытья посуды. В другом углу стояла керосиновая плитка с двумя конфорками. В железном шкафчике на тонких высоких ножках хранились две железные сковороды, немудреные съестные припасы и пакет молока. Еще один железный шкафчик с тремя полками предназначался для одежды. На нем красовалась керосиновая лампа, заливая тусклым светом лица и углы. С одной из бамбуковых подпорок свисали искусственные цветы. Больше в комнате ничего не было. Сама лачуга представляла собой бамбуковый остов с камышовыми циновками вместо стен и отрезом черной клеенки вместо крыши. Щели между циновками были заткнуты смятыми газетами. Клеенчатый потолок нависал так низко, что мне пришлось пригнуться. В подобной лачуге я провел немало времени и помнил, как в летние дни задыхался в адской духоте, а от жары по телу ручьями струился липкий пот, будто потоки ливня по листьям деревьев.

А сейчас изнеженная, избалованная Дива сидела на лоскутных одеялах в окружении девочек-нищенок. Нет, я ей не соврал: чем дольше живешь в трущобах, тем больше привыкаешь к такой жизни, но лишь после того, как это существование становится невыносимым: постоянная толчея, вечный гомон, недостаток воды, полчища крыс и вдобавок неотступный призрак голода и безнадежности.

Мне не хватило смелости сказать Диве, что привыкнуть к этому можно, только познав всю глубину черного, безысходного отчаяния. В тот миг я не догадывался, что этот день настанет для Дивы ровно через сутки.

– Я тебе гостинцы принес, – заявил я, протягивая горсть косяков и бутылку местного рома.

– Настоящий джентльмен, – улыбнулась Дива. – Присаживайся, Шантарам. Мне тут объясняют, у кого именно надо смиренно просить позволения, чтобы сходить в туалет.

– Как-нибудь в другой раз, – сказал я. – Мне сейчас надо с Дидье и Навином поговорить. Ты пока ложись отдыхать, мы тут неподалеку посидим, тебя одну не оставим. Может, тебе еще что-то нужно?

– Нет, спасибо. Вот если бы отца сюда привести…

– Увы, это невозможно. – Я ободрительно улыбнулся ей. – Как только дела у него наладятся, Навин тебя к нему отвезет.

– Хорошо бы поскорее, – вздохнула Дива. – Знаешь, когда я этих девчонок увидала, подумала, что они могут свою диету моим подругам за большие деньги впарить. А потом сообразила, что они просто голодают. Неужели в наше время такое возможно?

– Так многие живут.

– Ничего, если я здесь недельку пробуду, то мы это исправим, – воскликнула она.

Одна из девчушек повторила слова Дивы на хинди, и все ее подружки обрадованно захлопали в ладоши.

– Вот видишь? Революция начинается с малого, – торжествующе объявила Дива.

В глазах ее вспыхнул прежний задорный огонек, но на лице явственно проступал страх, сковавший ей сердце. Дива, умная и сообразительная, не могла не понимать, что мы с Дидье и Навином не отправили бы ее в трущобы на целую неделю, если бы ей по-настоящему не грозила опасность. Разумеется, ей очень не хватало привычного домашнего уюта, друзей, вкусной еды, развлечений и заботливых слуг. Вдобавок ей казалось, что отец, препоручив Навину опеку над ней, сам от нее отвернулся.