— Или в подземельях Москвы, — усмехнулся Алоизио Новый.

— Тёмные дела окутывают всю эту еретическую братию, — сказал Алоизио Каркано. — Вряд ли кому-нибудь суждено по-настоящему в них разобраться. В Москве и Новгороде ересь единодушно прозвали жидовской, но здесь не в одном жидовстве суть, здесь — глубже ведут подземные лазы, в саму преисподню.

— А я ещё слышал про какие-то аркадии. Это что такое? — спросил Бон.

— Если я опять-таки не ошибаюсь, — отвечал Каркано, — Аркадия — это то же самое, что и Лаодикия, поскольку, по еретическим преданиям, там, в этом страшном подземном колодце, спрятан сам Ковчег Завета, исчезнувший из Соломонова храма в незапамятные времена. Слово Аркадия не имеет ничего общего с горной областью Пелопоннеса. В условном языке еретиков оно составляется из латинских area aedes — ковчег и храм.

— Постойте-постойте... — пощёлкал пальцами Бон. — А ведь где-то у Вергилия сказано, что в Аркадии находится спуск в царство мёртвых.

— Не упомню такого, — пожал плечами Алоизио Каркано. — Если мне не изменяет память, в «Энеиде» Эней спускается в ад через Кумы, а Кумы находятся у нас, на севере Италии.

— Родина латинского алфавита, — добавил Бон.

— Предполагаемая, — поправил его Алоизио Новый.

Тут все некоторое время помолчали, глядя на то, как на месте гибели еретиков москвичи теперь сжигают всякий ненужный хлам. Ветер затих, стало хорошо, и если поначалу хотелось поскорей увидеть казнь, да и спуститься с башни, то теперь можно было и поболтать ещё немного; к тому же фрягам подали по стакану крепкого вина, пирожки — отменно!

— Государь Василий Иванович просил всех выпить и закусить за упокой душ казнённых еретиков, — сказал боярин Челяднин, также наблюдавший за сожжением с высоты Никольской башни. Сам он перекрестился, выпил и закусил. Трое фряжских муролей последовали его примеру. Помолчали ещё немного. Наконец Алоизио Каркано заговорил:

— Недавно был у меня разговор с Василием Ивановичем. Он, по примеру отца своего, собирается пуще прежнего украшать столицу.

— Снаружи или под землёй? — пошутил, развеселясь от вина, Бон.

— Снаружи, снаружи, — улыбнулся Каркано. — Так вот. Он мечтает окружить Кремль ещё одним кольцом стен. И это должно быть и впрямь очень красиво. Представьте себе: ров, над которым мы теперь стоим, углубляется и расширяется вдвое, и на другой его стороне возводится стена, такая же в точности, как все нынешние стены Кремля, только ниже ростом.

— С зубцами?

— С зубцами, с воротами, а над воротами — башенки. Потом — вдоль реки Москвы и реки Неглинной. Точно повторяя каждую башню и каждую стену теперешнего Кремля, только всё в уменьшенном виде.

— Прекрасный замысел, — восхитился Алоизио Новый.

— Со всех сторон два ряда стен, — промолвил Бон, воображая, как это будет выглядеть. — И оба ряда зубастые, как десны во рту.

— А хватит ли денег? — усомнился Алоизио Новый.

— Хватит, — сказал его старший тёзка. — Князь Василий утверждает, что Москва сейчас богата как никогда. Может быть, даже богаче, чем наш с вами Милан.

В тот самый час, когда на Москве жгли еретиков, далеко на севере семидесятилетний старец Нил, простясь со своею братнею, садился в сани, застланные соломой и несколькими рогожами. Внешне он был сердит и суров, всем своим видом показывая, как не хочется ему покидать милый скит, но глубоко в душе всё же теплилась радость оттого, что впереди — долгое путешествие аж до самой Москвы.

Братия, состоящая из дюжины старцев, одного иеромонаха и одного диакона, радости не скрывала. Но веселились они, разумеется, не потому, что расставались со своим аввою, а по иной причине — уезжая, старец Нил милостиво разрешил им до самого праздника Крещенья собираться в скитском храме Покрова Богородицы и благословил совершать там ежедневные службы. Обычно же, по строгому уставу Нила Сорского, богослужения совершались только по субботам, воскресеньям и праздникам.

— Про завтрашнюю панихиду не забудьте, — сказал Нил другому старцу, Нилу Полеву, происходившему из рода князей Смоленских и перебравшемуся в Сорский скит из обители Иосифа Волоцкого. Теперь его он оставлял вместо себя старшим.

— Как можно, отче! — слегка приобиделся тот. — Ни о чём не беспокойся, езжай себе с Богом, ангел-хранитель с тобою!

Кроме ангела-хранителя со старцем отправлялся в дорогу ещё один бывший монах Иосифова Волоцкого монастыря, а ныне сорский отшельник Дионисий. Как и Полев, он происходил из знатного рода — из князей Звенигородских. Славился необычайной памятью и неутомимым трудолюбием. Знал наизусть всё Пятикнижие, Псалтирь и Новый Завет, не говоря уже обо всех службах и требах.

Усевшись в сани, старец Нил в последний раз глянул на свой скит. На холме, насыпанном среди болотистой местности руками самих отшельников, стоял небольшой деревянный храм. Ниже него темнели крошечные кельи, расположенные друг от друга на расстоянии брошенного камня. Всё сие убогое великолепие утопало в снегу, обильно выпавшем в Рождественский Сочельник. Осенив братию и скит крестом, Нил приказал Дионисию трогать. Лошадка и возок, одолженные в Кирилловом монастыре, понесли прочь от места отшельничества.

Деревья, двинувшиеся и побежавшие справа и слева, едва заметно кивали своими огромными ветвями в тяжёлых рукавах снега, солнышко поблескивало сквозь небесную дымку, звенел лёгкий морозец, и в душе у старца детский голос пел херувимскую. Через час, проехав пятнадцать вёрст, добрались до Кирилловского монастыря, раскинувшегося на берегу Шексны. Старец Вассиан, насильно постриженный Иоанном пять лет назад за вольнодумство и в эти пять лет сделавшийся одним из лучших и любимейших учеников Нила Сорского, подготовил послание к великому князю и игумену Иосифу Волоцкому в ответ на Иосифово воззвание об осуждении еретиков. Вассиан был нездоров, лежал в своей келье. Нил исповедовал его и благословил одолеть хворь. Взяв пергамент, монах Дионисий зачитал вслух написанное Вассианом. В послании, сочинённом как бы от лица всех кирилловских старцев, продолжался спор с Иосифом о том, как бороться с врагами Христа, и доказывалось, что убить грешника рукой или молитвой — не одно и то же, как вещает Иосиф; что если не может Иосиф молитвой, подобно апостолу Павлу, испепелить еретика, то и не должен требовать насильственной смерти; что и Христос говорил о блуднице: «Кто сам без греха, пусть первый бросит в неё камень». Выслушав, Нил остался в душе недоволен посланием — всё это доселе уже звучало в прениях с Иосифом и Геннадием Новгородским, ныне опальным. Не хватало какого-то необычайно сильного довода против казней, какого именно — Нил и сам не знал, и потому он, скрепя сердце, похвалил Вассиана за хороший слог, взял послание и оставил келью больного монаха.

Братия Кирилло-Белозерской обители, куда более многочисленная, чем скитская, подошла под Нилово благословение, и, осенив всех крестом, старец, не мешкая более, отправился со своим спутником в дальнейший путь. От берегов Шексны Нил и Дионисий взяли направление на юго-восток, в сторону Вологды — раз уж покинули скит, нарушив устав, так нельзя было не посетить племянников государя Ивана, томящихся в темнице Спасо-Прилуцкого монастыря. К вечеру стало морозить, и Дионисий, одетый куда теплее, чем Нил, не преминул заметить, как это старец не мёрзнет.