— Вы говорите о Причастии? — спросил Алоизио Новый.

— Да, о Причастии. Сразу оговорюсь, что и мне редко когда верится, что хлеб и вино способны преосуществиться в плоть и кровь Господа. Но отмена Причастия означала бы устранение главного, ради чего люди собираются в храм. Даже если преосуществление является всего лишь красивым игровым действом, через это действо человек общается с Богом, в особенности если он и впрямь верит, что в уста ему вкладывают не хлеб и вино, а частицу плоти и каплю крови Иисуса. И теперь нетрудно вообразить себе такого глубоко верующего человека, которому еретик объявляет: «Причащаться глупо, это не кровь и не плоть, а обычные хлеб и вино, да и сам Христос был обыкновенным смертным». Сначала верующий просто скажет: «Отойди, сатана!» А потом, когда он увидит, что еретик соблазнил своим учением его детей и жену, как станет он поступать? Рано или поздно потребует казни для совратителя. Таковую казнь мы и наблюдаем теперь.

— Странно то, что, как я знаю, ересь сия чуть ли не тридцать лет уже распространяется по Руси, а сегодня впервые по-настоящему жгут еретиков, — сказал Бон. — Насколько мне известно, в первый раз, лет пятнадцать тому назад, ограничились лишь сожиганием берестяных шлемов на головах у негодяев. Почему так терпеливо обращались с мерзавцами?

— Природа русских столь же необъяснима, как и природа огня, — улыбнулся Алоизио Каркано. — Они могут вспыхнуть ни с того ни с сего, опалить, сжечь, разбушеваться и в пламени своём даже сырую древесину обратить в пепел; а могут невыносимо долго тлеть, не в силах поджечь даже груду сухого валежника. Они — как пламя, которое снаружи горячо для врагов внешних, а внутри холоднее, и там могут заводиться саламандры. Вы правы, Бон, можно пользоваться огнём, но никогда не понять, что же это такое — огонь.

— Обрушилось, — сказал Алоизио Новый, глядя на то, как провалилась крыша огненной клети. Вмиг дыма стало больше, а огня меньше.

— Кончено с еретиками, — сказал Алоизио Каркано. — Только кончено ли с ересью? Кажется, эта зараза только начинает распространяться по всему миру. Честные и суровые времена христианства оканчиваются.

— Смотрите, смотрите, они полезли в костёр! — воскликнул Бон при виде того, как несколько смельчаков бросились растаскивать горящие брёвна.

— Полагаю, они хотят удостовериться, что еретики мертвы, — пояснил Алоизио Каркано.

— А разве они могли остаться невредимыми? — удивился Бон.

— Всё могло быть, — ухмыльнулся Каркано. — Москвичи верят, что ересиарх Фёдор, брат казнённого сегодня Волка, до сих пор жив и способен был каким-то образом вызволить своих единомышленников.

— Из огня?

— А хоть и из огня. Земные недра под Кремлем сплошь изрыты подземными ходами, — стал рассказывать Алоизио Каркано. — Ни в одном городе я не видел такого. Когда я приехал сюда и маэстро Солари стал показывать мне эти подземелья, я глазам своим не мог поверить. Придёт время, вы тоже попутешествуете по ним. Когда я возводил кремлёвскую стену вдоль реки Неглинной от Боровицкой башни до Троицкой и от Троицкой до Собакиной, мои строители несколько раз проваливались в подземные лазы. Я даже хотел попробовать составить чертёж всех кремлёвских подземелий, но, разумеется, получил строжайший запрет от самого государя. Никто не знает и трети всех подземных ходов Москвы. Говорят, еретики во главе с Фёдором Курицыным имели доступ к московским недрам, без конца исследовали их, рылись там и там же проводили свои дьявольские радения. Лучше всех знал подземную Москву сам ересиарх, вот почему многие опасались, что он подроет под еретиков и вытащит их из горящего домика в самый последний миг.

— Этого не случилось, — заметил Бон, поскольку было ясно, что, удостоверившись, москвичи остались вполне довольны работой огня. Бросив обугленные тела еретиков там, где их покинули души, люди стали наваливать на место сожжения всякий хлам, принесённый отовсюду, и вот уже новый огромный костёр сверкал и плясал перед стенами и башнями Кремля за рвом на Пожаре.

— Видимо, они добиваются, чтобы и костей не осталось, — сказал Алоизио Новый, — и будут жечь до вечера.

— И всё же странно то, что вы говорите о ересиархе, — заметил Бон. — Известно же, что по государеву повеленью Фёдор Курицын был казнён.

— Да, — ответил Алоизио Каркано, — казнён. Но тайно. Никто этой казни не видел. Якобы двое слуг Ивана отвели негодяя в подземелье, там зарезали и закопали. И оба спустя некоторое время сами померли от внезапных и губительных недугов.

— Вот как? — изумился Бон.

— Во всяком случае, так мне рассказывали, — пожал плечами Каркано. — Странная гибель Фёдора и его палачей породила множество слухов, мол, ересиарх не погиб, а тайно живёт в подземельях Москвы, где никто не может его изловить. Судя по тому, как спокойно держались сегодняшние еретики, они тоже надеялись на выручку ересиарха.

— Один из них всё же под конец потерял самообладание, — заметил Алоизио Новый.

— Но только под конец, — возразил Бон. — Пожалуй, маэстро Каркано прав, не зря они стойко вели себя, отказались целовать крест и каяться.

— Скажите, маэстро, — обратился к пожилому Алоизио его молодой тёзка, — а что же всё-таки искали еретики в подземной Москве? Говорят, они придавали огромнейшее значение этим поискам.

— Лаодикию, — ответил Каркано.

— Лаодикию? — недоумённо переспросил Бон. — Какую Лаодикию?

— В ней, — стал объяснять Алоизио Каркано, — заключался особый смысл учения Фёдора Курицына, а он в свою очередь перенял знание от каких-то таинственных иудеев. Якобы где-то в подземельях Москвы находится ход в преисподнюю, и если его обнаружить — христианство обречено. Ересиарх условно называл этот адский колодец Лаодикией, ибо, как вам известно, само сие слово по-гречески обозначает «народный суд». Тут, видимо, какая-то связь и со Страшным судом, когда будут судить все народы. А может быть, имелось в виду, что народ будет судить тех, кто привержен Христу, не знаю. Подчёркиваю, всё, что я вам рассказываю, может оказаться домыслами. Но иными сведениями о ереси и ересиархе я не располагаю. Лаодикия являлась условным знаком для всех еретиков, и если некоторые называют их антитринитариями, поскольку они отрицали Святую Троицу, то с тем же успехом можно было бы величать их и лаодикийцами.

— Ишь ты! — усмехнулся Бон. — Какая ирония судьбы!

— Что вы имеете в виду?

— Послание Ангелу Лаодикийской церкви из книги Откровения Иоанна Богослова. Я не сильно сведущ в Библии, но именно эти слова из Апокалипсиса навсегда врезались мне в память, когда Господь обращается к Лаодикийскому патриарху: «Знаю твои дела, ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».

— Эти слова всем запоминаются, кто хоть раз открывал Апокалипсис, — вздохнул Алоизио Новый.

— Я тоже хорошо их помню, — сказал Каркано. — И, как известно, Лаодикия всё же пала в разврате и роскоши. Одно время она даже воспрянула, и там был Вселенский собор, установивший правила богослужений, но потом всё же снова жители сего знаменитого города впали в разврат и ересь. Кончилось тем, что гнев Господа излился на Лаодикию, и ныне она лежит в развалинах.