У вас там гейзеры, вулканы разные,

У вас там море штормует сутками,

У нас – дожди, дороги грязные,

Пора осенняя с летними шутками.

И мы грустим, коль очень тужится.

Едим мы. Веришь ли, мы умываемся.

Разлука с городом работой тушится,

А в общем, тоже живем – не маемся!

Стас отвечал пересказом историй из жизни своего Корякского национального округа, обычно в юмористическом ключе. Одна из них. В Палану (центр нацокруга) возвращается с очередного съезда КПСС первый секретарь окружкома партии. «Холуи и топтуны все по струночке» на краю аэродромного поля. Идущий на посадку самолет вдруг заваливается и камнем врезается в землю. Из развалившегося фюзеляжа выползают пассажиры, не в силах не только встать, но и осмыслить случившееся. И только первый секретарь, словно олень копытом, разгребает торбазами сугроб. Подоспевшая свита вежливо интересуется, что он делает?

– Однако «зелезку» с Лениным потерял.

А «зелезка» – это орден Ленина, которым только что наградили его в Москве.

Или другой эпизод местной жизни. В Доме культуры танцы. Русские в костюмах и платьях, в зависимости от пола. Коряки независимо от пола все в кухлянках наподобие меховых комбинезонов. Все широкоскулые, узкоглазые, смуглые, курящие. И вот русский паренек прихватывает приглянувшуюся корячку, мол, пойдем, выйдем. А в ответ слышит: «Однако, моя не баба, моя – музик». Мужик то есть. Смех и грех рядом.

Через год к нему приехала жена, с которой он успел расписаться до отъезда. Люся – литератор, однокурсница Витюши Строганова, более того – закадычная подружка будущей жены Вити. Стали преподавать в местной школе вместе. Но Стас в школе проработал недолго, направили в местную окружную газету, был корреспондентом, потом редактором, а перед возвращением в Ярославль – уже вторым секретарем окружкома партии.

Там долгими вьюжными зимами сообразили они мальчика и девочку. Помню, что сына он назвал Львом – по отцу. От северных надбавок выстроили в Брагине двухкомнатную кооперативную квартиру. Вернулись в Ярославль. Он стал работать на областном радио редактором ежедневной часовой программы «Ритм», очень насыщенной и интересной. Коллектив принял его, более того, он быстро стал всеобщим любимцем за доброту и юмор. Но продержался недолго. Года через три засобирался снова на Камчатку.

– Старик, – объяснял он мне, – я уже отвык от здешней жизни, мелочной и суетной. У нас там все в другом измерении. У нас там двери не запираются. У нас там, если потребуются деньги, дают без расспросов зачем, да сколько, да насколько. У нас там спирт бочками, а икра ведрами…

«У нас там» – это на Камчатке. Уехал, оставив квартиру на сына с дочерью. Но нельзя в одну реку войти дважды. Второй приезд в край икорный, обетованный оказался не столь удачливым. В первый же отпуск Людмила уехала одна, его не отпустили: работал в окружкоме партии. А она встретила капитана траулера и так встретила, что к началу учебного года в Палану не возвратилась. Для него и трагедия личная, и проблема общественная. Еще бы: у секретаря окружкома партии жена срывает учебный процесс. Курортный роман кончился вместе с деньгами капитана и его пусть продолжительным, но отпуском, а терять работу он не хотел. Вернулись каждый к себе. Как Стас встретил её и перенес измену, не знаю, хотя догадываюсь. В подтверждение моих догадок он вскоре пропал. Ни писем, ни адреса. Через Витю Строганова, имевшего связь с родителями, узнал, что из окружкома его «ушли», приняла вновь в свои ряды газета. И на том – всё. Не знаю, что с ним случилось, и узнать не у кого, Витюши Строганова тоже нет, как и супруги его Вали, подружки Люсиной…

Все свои да наши

Если по правую руку от себя я всегда видел Стаса, то по левую (можно и наоборот) стоял Володя Кутузов, сын сапожника из древнего русского города Романова-Борисоглебска с советским наименованием Тутаев. Володя по этому поводу высказывался образно: «Захотите жить х..ёво, приезжайте в Тутаёво».

Вот уж кто с людьми, даже гораздо выше его по статусу, сходился запросто. В разговорах первый секретарь обкома партии Федор Иванович Лощенков был у него Федей, декан наш Лев Владимирович Сретенский – Лёвой, что уж говорить о преподавателях… Откуда такие панибратские замашки у сугубо провинциального паренька, понять не мог.

Писать в газеты начал гораздо раньше меня. Еще школьником напечатался в газете «Пионерская правда», что, естественно, произвело в школе форменный ажиотаж, и с тех пор ни о какой другой профессии не помышлял.

В замыслах был амбициозен, в суждениях безапелляционен, в поступках решителен, этакий маленький Суворов или все же Кутузов?! Я, формируя нашу троицу наподобие васнецовских трех богатырей, где себе, как уроженцу Мурома, отводил место в центре, Стасу справа – он и был по характеру Добрыня, а слева сам бог велел поставить Володю. Настоящий Алеша Попович, не простой простак.

Еще в институте, курсе, наверное, на втором женился. Избранница – студентка нашего физмата скромненькая Таня Дмитревская, среднего роста, худощавая, черноволосая, весьма симпатичная и очень-очень умная девочка. Я понимал его, Танечка – вполне достойная пара, но не понимал её: в нём-то, друге моем, что нашла она?

Родители Тани довольно пожилые, на Перекопе очень известные. Оба врачи, причем отец – уважаемый и среди пациентов, и среди коллег специалист в диагностике и лечении туберкулеза, достаточно распространенного среди текстильщиков легочного заболевания. Они жили на Красноперекопской улице в довоенных домах сталинского ампира с высокими потолками, обширными прихожими, ванными и кухнями (квартиры все-таки предполагалось делить на комнаты, поэтому вспоминается: «хотели коммунизм, а получили коммуналки»), где они свою квартиру делили только с родной дочерью Татьяной.

На их более чем скромной свадьбе я был свидетелем во время росписи и единственным гостем за скромным свадебным столом. Родителей ни с той, ни с другой стороны. Очередная ли это блажь Кутузова или результат интеллигентного сопротивления старших Дмитревских, не знаю, но получилась самая тихая из многочисленных свадеб, на которых я успел побывать. Ни песен, ни плясок, «ни драки до утра». В полногабаритной квартире Дмитревских у Тани имелась своя очень маленькая комната, в ней и сидели. Почему не в обширной большой комнате метров в 25-30 или не на кухне, размеров не меньших? Родители явно давали понять, что выбор дочери не одобряют. И я понимал почему.

Он входил в очень интеллигентную семью, где, кажется, были даже один академик из Ленинграда и парочка-другая профессоров. Здесь ценились скромность, умеренность, верность и, не побоюсь сказать, знатность. Не прежняя, дворянская, – по роду,