Клара в отчаянии разрыдалась. Она чувствовала себя безумно уставшей от этой борьбы со временем, а еще больше – от ощущения своей беспомощности. Она не знала, сможет ли бороться и дальше, если рядом с ней не будет дедушки. Чтобы выжить самой, ей было просто необходимо знать, что он еще жив.

– Вы уверены? – пролепетала она.

– Я даже не могу понять, как он смог так долго продержаться. У него произошло кровоизлияние в мозг. Я сомневаюсь, что он придет в сознание, но если даже и придет, то наверняка уже не сможет разговаривать, да и узнать вас он, наверное, тоже не сможет. А еще он не сможет двигаться. Его состояние критическое. Мне очень жаль.

– А если мы увезем его отсюда? – спросила Клара, словно пытаясь ухватиться за соломинку.

Я неоднократно вас об этом просил, но ни вы, ни ваш дедушка не хотели меня слушать. Теперь уже слишком поздно. Если мы попытаемся его отсюда увезти, он вряд ли выдержит переезд.

– Что же нам делать?

– Что делать? Ничего. Все, что можно было сделать, я уже сделал. Теперь остается только ждать, чем это все закончится. Мы с Алией не будем отходить от него ни на шаг, а еще мне хотелось бы, чтобы вы находились неподалеку. Как я вам уже сказал, он может умереть в любой момент.

Айед Сахади стоял в нескольких шагах от Клары и Наджеба, стараясь не упустить ни одного слова из их разговора. Рядом с бригадиром рабочих находился и Джиан Мария, готовый прийти на помощь Кларе, если это потребуется.

Клара выпрямилась, изо всех сил пытаясь сдержать слезы. Она вытерла ладонью заплаканные глаза, после чего на ее лице остались прилипшие песчинки. Она не могла позволить себе проявить слабость в такой момент. Дедушка предупреждал ее: здешних людей можно заставить шевелиться только в том случае, если твои приказы будут сопровождать грохот барабана и свист кнута.

– Айед, удвой охрану вокруг полевого госпиталя, – приказала она. – Мой дедушка пережил кризис, но он сумеет справиться с последствиями. Доктор делает все, что для этого нужно.

Клара пристально посмотрела на Салама Наджеба, и тот не посмел ей возразить.

– Хорошо, госпожа, – сказал бригадир рабочих.

– Сделай то, что я тебе велела, а еще проконтролируй, чтобы ни на минуту не прекращались работы в зоне раскопок. Для этого нет никаких оснований. А я на некоторое время останусь здесь.

– Я тоже останусь здесь, – заявил Сахади.

– Нет, ты сделаешь то, что я сказала. Ступай на раскопки и проследи за тем, чтобы люди работали.

– Господин Танненберг запретил мне покидать вас.

Клара подошла вплотную к Айеду, и тот испугался, что она его сейчас ударит: в глазах Клары сверкал гнев.

Сильно понизив голос, она повторила ему свой приказ:

– Айед, когда ты будешь уверен в том, что на раскопках все идет так, как я хочу, вернешься сюда. Ты меня понял?

– Да, госпожа.

– Вот и прекрасно.

Клара повернулась и пошла в полевой госпиталь. Джиан Мария тут же устремился вслед за ней. Коснувшись ладонью ее плеча, он попросил, чтобы она его выслушала.

– Клара, я не знаю, был ли твой дедушка христианином, но, если ты не возражаешь… если не возражаешь… Я – священник, и могу соборовать твоего дедушку, чтобы помочь ему подготовиться к встрече с Господом.

– Соборовать?

– Да, совершить елеосвящение. Это последнее таинство перед смертью. Я помогу ему умереть, как христианину, хотя он и жил не по-христиански. Бог милосерден.

– Не знаю, согласился бы мой дедушка на соборование, если бы он… если бы он был в сознании…

– Я просто хочу помочь ему и помочь тебе. Это моя обязанность. Я священник и не могу смотреть, как умирает человек, родившийся в христианском мире, и при этом не предложить ему последнее утешение от лица Церкви.

– Мой дедушка не верил в Бога. И я тоже не верю. Бог никогда не был частью нашей жизни, о нем даже не вспоминали, потому что мы не нуждались ни в каком Боге.

– Не допусти, чтобы он умер без соборования, – настаивал Джиан Мария.

– Нет, я не могу позволить тебе совершить этот обряд. Дедушка никогда не говорил мне, что следует позвать священника, когда он будет умирать. Если я позволю тебе совершить над ним религиозный обряд, это будет кощунством.

– Ну что ты говоришь! Ты сама не знаешь, что говоришь! – воскликнул священник.

– Мне жаль, Джиан Мария. Мой дедушка умрет так, как он жил. Если твой Бог существует, и он, как ты утверждаешь, милосерден, то для него не имеет значения, совершишь ли ты соборование над дедушкой или нет.

– Клара, пожалуйста! Позволь мне помочь и тебе, и ему. Вы оба в этом нуждаетесь, хотя и не осознаете этого.

– Нет, Джиан Мария, нет. Извини.

Клара отвернулась от священника и вошла в палатку, где размещался полевой госпиталь. Она не хотела, чтобы над дедушкой совершали религиозные обряды без его разрешения. По правде говоря, она даже понятия не имела, в чем заключался обряд соборования. Она не была католичкой, да и вообще христианкой. Не исповедовала она и мусульманство. В ее жизни не было Бога – ни тогда, когда они жили в Золотом доме, ни когда они жили в Каире. Ни ее дедушка, ни ее отец никогда не говорили ей о Боге. Они считали, что религия – это прибежище фанатиков и невежд.

Джиан Мария растерянно молчал. Клара оказалась очень упрямой, и он был не в силах ее переубедить.

Он решил остаться возле полевого госпиталя и молить Бога о том, чтобы Всевышний вразумил Клару и она бы поняла, что необходимо позвать священника к умирающему дедушке и позволить ему совершить обряд соборования.

К полевому госпиталю подошли Пико, Фабиан и Марта. Они решили предложить Кларе свою помощь, если она в ней нуждалась. Помочь ей были готовы и все остальные археологи.

Марта даже вызвалась отправиться на раскопки, чтобы руководить там рабочими, пока Клара не сможет туда вернуться.

– Спасибо тебе, Марта. Если ты вернешься на раскопки, у меня на душе будет намного спокойнее. Эти люди ни на что не способны, если им каждый раз не объяснять, что конкретно им нужно делать.

– Не переживай. Я буду вместо тебя на раскопках до тех пор, пока ты не сможешь сама этим заняться.

Это была самая долгая ночь в жизни Клары. Она наблюдала за тем, как умирает ее дедушка, и с горечью осознавала, что ничем не может ему помочь.

Салам Наджеб сказал ей, что старик вряд ли доживет до утра. Но он ошибся. Когда начало светать, Альфред Танненберг открыл глаза. У него было выражение лица человека, вернувшегося откуда-то издалека, а взгляд выражал тоску и боль.

Старик, похоже, узнал Клару, однако не смог произнести ни слова. Его тело было почти полностью парализовано, и он очень ослаб.

Клара молча наблюдала за каждым движением доктора Наджеба, ожидая от него слов, дающих надежду. Однако только когда солнце уже поднялось высоко, врач показал ей жестом, чтобы она вышла вместе с ним из госпиталя.