— Что они говорят? — спрашивает Бобби.

— Перестань вопить, пожалуйста, — просит Енох Роот. — Хоть ненадолго.

Бобби лежит на койке в тростниковой хижине на Гуадалканале. Дикие шведы в набедренных повязках бегают вокруг и собирают еду. То и дело в проливе Слот рвутся суда; шрапнель из рыбы падает сверху и повисает на ветвях вместе с оторванными человеческими руками и частями черепа. Шведы не обращают внимание на человеческие куски, собирают рыбу и в стальных бочках готовят из нее лютефиск[54].

У Еноха Роота на коленях старая сигарная коробка. Крышка прилегает неплотно, из-под нее бьет золотистый свет.

Шафто уже не в тростниковой хижине, а в черном холодном фаллосе, который тычется под поверхностью кошмара — подлодке Бишофа. Вокруг рвутся глубинные бомбы, лодку заливают нечистоты. Что-то бьет его по голове — не окорок, а человеческая нога. По всему кораблю протянуты трубы, в которых звучат голоса: английские, немецкие, арабские, японские и шанхайские, но все они сливаются, как шум воды в канализации. Тут совсем рядом рвется глубинная бомба, одна труба лопается, из рваной дыры слышится немецкий голос:

— Вышесказанное можно считать довольно грубой схемой организационной структуры рейха и, в частности, военного ведомства. Ответственность за криптоанализ и криптографию распределена между большим количеством Amts и Dienst[55], прикрепленных к различным ответвлениям этой структуры. Они постоянно реорганизуются и перестраиваются, тем не менее я смог представить вам довольно точную и подробную картину…

Шафто, прикованный к койке золотыми цепями, чувствует, что один из маленьких спрятанных револьверов упирается ему в копчик, и думает, очень ли дурно будет пустить себе пулю в лоб. Он лихорадочно хлопает по лопнувшей трубе и ухитряется притопить ее в нечистоты; в поднимающихся пузырях, как на картинках в комиксах, заключены слова фон Хакльгебера. Когда пузыри лопаются, из них вырывается крик.

Роот сидит на противоположной койке, на коленях у него коробка из-под сигар. Он вскидывает пальцы знаком V — «победа», и тычет Шафто в глаза. «Я ничего не могу поделать с твоей неспособностью испытывать физический комфорт — это определяется биохимией тела, — говорит он. — Что ставит занятные теологические вопросы. И напоминает нам: все мирские удовольствия суть иллюзии, проецируемые телом на душу».

Лопается еще много переговорных труб, почти из каждой несутся крики. Роот вынужден наклониться к Бобби Шафто и орать ему в ухо. Тот улучает момент и хватает коробку из-под сигар. Там то, что ему нужно. Не морфий. Лучше. Морфий против содержимого сигарной коробки — все равно что шанхайская шлюшка против Глории.

Коробка открывается: из нее бьет ослепительный свет. Шафто прячет лицо в руках. Сырокопченые части человеческих тел падают с потолка ему на колени, извиваются, тянутся друг к другу, собираются в живые тела. Микульский возвращается к жизни, палит из «виккерса» в обшивку подлодки и вырезает дыру. Вместо черной воды из нее льет золотистый свет.

— И какое место вы занимали в этой системе? — спрашивает Роот. Шафто чуть не подпрыгивает, услышав чей-то еще, не фон Хакльгебера, голос. Учитывая, что произошло, когда кто-то (Шафто) последний раз задал ему вопрос, поступок героический и весьма рискованный. Фон Хакльгебер снова движется вниз по инстанциям, начиная с Гитлера.

Шафто все равно: он на спасательном плоту вместе с воскресшими товарищами по Гуадалканалу и подразделению 2702. Они плывут через тихую бухточку, освещенную огромным юпитером. За юпитером стоит человек, он говорит с немецким акцентом:

— Моими непосредственными начальниками были Вильгельм Феннер из Санкт-Петербурга, возглавлявший весь германский криптоанализ с 1922 года, и его главный заместитель, профессор Новопашенный.

Шафто эти имена ничего не говорят, однако Роот спрашивает:

— Русский?

Шафто по-настоящему вернулся в реальный мир. Он выпрямляется. Тело застыло, как от долгой неподвижности. Он думает извиниться за свое поведение, но никто на него особенно не смотрит, и Бобби решает не посвящать их в то, как провел последние несколько минут.

— Профессор Новопашенный — астроном, бежавший из России после революции, знакомый Феннера по Санкт-Петербургу. Под их началом я получил широкие полномочия по исследованию теоретических пределов безопасности. Мною был использован чисто математический аппарат, а также механические счетные устройства собственного изобретения. Я изучал не только коды противника, но и наши собственные, выискивая в них слабые места.

— И что вы нашли? — спрашивает Бишоф.

— Нашел слабые места повсюду, — говорит фон Хакльгебер. — Большая часть шифров создана дилетантами, не знакомыми с математической подоплекой. Жалкие потуги.

— В том числе «Энигма»? — спрашивает Бишоф.

— Не вспоминайте при мне это позорище! Я отмел ее почти сразу.

— Что значит «отмел»? — спрашивает Роот.

— Доказал, что она никуда не годится, — говорит фон Хакльгебер.

— Тем не менее весь вермахт по-прежнему ею пользуется, — замечает Бишоф.

Фон Хакльгебер пожимает плечами и смотрит на горящий кончик сигареты.

— Думаете, они выбросят машинки только потому, что один математик написал докладную? — Он снова останавливается взглядом на сигарете, потом подносит ее к губам, со вкусом затягивается, задерживает дым в легких и, наконец, выпускает его через голосовые связки, одновременно заставляя их вибрировать от следующих звуков: — Я знал, что на противника работают люди, которые придут к тем же выводам, что я. Тьюринг. Фон Нейман. Уотерхауз. Кое-кто из поляков. Я начал искать свидетельства, что они взломали «Энигму» или по крайней мере нащупали ее слабые места и пытаются взломать. Я статистически проанализировал атаки на подводные лодки и конвои. Я нашел некоторые аномалии, некоторые невероятные события, но не столько, чтобы установить закономерность. Часть аномалий впоследствии объяснилась наличием шпионских наблюдательных пунктов и тому подобным.

Отсюда я не вывел ничего. Разумеется, если им хватило ума взломать «Энигму», им хватит ума любой ценой скрыть этот факт. Впрочем, была одна аномалия, которую они не могли скрыть. Я о человеческой аномалии.

— Человеческой? — переспрашивает Роот. Фразочка про аномалии вполне в его духе — сразу цепляет собеседника.

— Я прекрасно знал, что всего несколько человек в мире способны взломать «Энигму» и скрыть этот факт. Узнавая из данных разведки, где эти люди и чем они заняты, я мог делать определенные выводы. — Фон Хакльгебер гасит окурок, выпрямляется и выпивает полрюмки шнапса, набирая разгон. — Это была задача для обычной разведки, не для радиоперехвата. Ею занимается другой отдел… — Он снова углубляется в структуру немецкой бюрократии. Шафто в ужасе вскакивает и выбегает в нужник. Когда он возвращается, фон Хакльгебер только подходит к сути. — Все сводилось к тому, чтобы просеять большое количество исходных данных — долгая и скучная работа.