Уотерхауз начинает раздражать Мэри Смит. Она подносит чашечку к губам и поворачивается, так что свет падает под другим углом. Последние остатки его благоразумия рушатся в прах.

Наверху слышен грохот; видимо, ее кузен пришел в сознание.

— Простите, — говорит Мэри и выходит, оставив на память о себе лишь чашечку костяного фарфора.

Доктор Рудольф фон Хакльгебер немногим старше сержанта Бобби Шафто, но, даже раздавленный горем, держится с определенной степенностью, которой люди в окружении Шафто если и достигают, то годам к сорока. Его очки — круглые окуляры без оправы, словно вынутые из снайперского прицела. За ними целая палитра ярких цветов — белесые ресницы, голубые глаза, красные жилки, веки черные и опухшие от слез. Тем не менее он чисто выбрит. Свет, проникая в крохотное окошко церковного подвала, подчеркивает крупные поры, ранние морщины, старые дуэльные шрамы. Он пытался прилизать волосы, но они не слушаются и все время падают на лоб. Поверх белой рубашки на нем очень длинное теплое пальто — в подвале холодно. Шафто несколько дней назад возвращался с ним в Норрсбрук и заметил, что долговязый фон Хакльгебер — вполне сносный спортсмен. Понятно, что грубые игры вроде регби исключаются. Фриц или альпинист, или фехтовальщик, или лыжник.

То, что фон Хакльгебер — педераст, удивило, но не смутило Шафто. Некоторые морпехи в Шанхае держали дома куда больше китайских мальчиков, чем нужно для чистки обуви, а Шанхай — не самое диковинное и далекое место, куда их закидывало между войнами. Беспокоиться о морали можно в личное время, но если все время думать, чем другие занимаются в спальном мешке, запросто прохлопаешь момент, когда пора стрелять по нипам из огнемета.

Анжело, пилота, похоронили две недели назад, и только сейчас Рудольф фон Хакльгебер хоть немного оправился. Он снял домик за городом, однако сегодня пришел для встречи с Роотом, Шафто и Бишофом сюда, отчасти из страха перед немецкими шпионами, которые якобы наблюдают за его домом. Шафто принес бутылку финского шнапса, Бишоф — буханку хлеба, Роот открыл банку рыбных консервов. Фон Хакльгебер принес информацию. Все принесли сигареты.

Шафто курит много, пытаясь отбить запах плесени. Запах напоминает о том времени, когда он сидел тут взаперти с Енохом Роотом, избавляясь от тяги к морфию. Как-то раз пастор спустился и попросил его не кричать, потому что наверху пытаются провести венчание. Шафто и не знал, что кричит.

Рудольф фон Хакльгебер в некоторых отношениях говорит по-английски лучше, чем Шафто. Своим выговором он неприятно напоминает Бобби учителя по черчению, мистера Йегера.

— Перед войной я работал под началом Деница в Beobachtung Dienst кригсмарине. Мы взломали часть самых секретных кодов британского адмиралтейства еще до начала боевых действий. Мне принадлежит определенный прорыв в этой области, включая использование механических счетных устройств. Когда с началом войны произошла значительная реорганизация, из-за меня передрались несколько больших начальников. В конечном счете я попал в Referat[50] IVa группы IV, «Аналитический криптоанализ», которая входила в Hauptgruppe[51] B, «Криптоанализ», находившуюся в непосредственном подчинении у генерал-майора Эриха Феллгибеля, шефа Wehrmachtnachrichtungenverbindungen[52].

Шафто оглядывается на остальных. Никто не смеется, даже не улыбается. Не расслышали, наверное.

— Еще раз можно? — просит Шафто, словно убеждая робкого приятеля повторить у барной стойки классную шутку.

— Wehrmachtnachrichtungenverbindungen, — произносит фон Хакльгебер очень медленно, словно разучивая с ребенком стишок. Он смотрит на Шафто, несколько раз моргает и говорит, просветлев: — Наверное, надо объяснить, как устроена иерархия немецкой военной разведки.

Начинается КРАТКАЯ ОЗНАКОМИТЕЛЬНАЯ ЭКСКУРСИЯ В АД С ГЕРРОМ ДОКТОРОМ ПРОФЕССОРОМ ФОН ХАКЛЬГЕБЕРОМ.

Шафто слышит только первую пару фраз. Примерно когда фон Хакльгебер вырывает листок из блокнота и начинает рисовать схему Тысячелетнего Рейха, с Der Führer’ом во главе, глаза у Шафто стекленеют, тело обмякает, уши глохнут, а сам он стремительно несется вверх по глотке кошмара, словно не принятый желудком наркомана полупереваренный хот-дог. Ничего подобного с ним прежде не случалось, но он точно знает, что именно такой должна быть экскурсия в ад: никакой поездки на прогулочном пароходе по живописному Стиксу, никакого спуска банальной туристической тропой в пещеру Плутона, никаких остановок по дороге, чтобы купить лицензию на ловлю рыбы в Озере Огня.

Шафто не умер (хотя должен был умереть), значит, это не ад. Но очень похоже. Что-то вроде декораций из толя и брезента, примерно как в тренировочном лагере, где их обучали приемам уличного боя. На Шафто накатывает головокружительная тошнота, и он знает, что остальные ощущения будут только хуже. «Морфий отнимает у тела способность испытывать удовольствие, — гремит голос Еноха Роота, его назойливого Вергилия, который для этого конкретного кошмара принял обличье известного комика. — Может пройти некоторое время, прежде чем ты почувствуешь себя физически здоровым».

Организационное древо данного кошмара начинается, как у фон Хакльгебера, с Der Führer’а, но дальше причудливо ветвится. Есть целый азиатский отдел, возглавляемый Генералом и включающий, помимо прочего, Hauptgruppe исполинских плотоядных ящериц, Referat китаянок с голубоглазыми детьми на руках и несколько Abteilung’ов[53] пьяных японцев с мечами. В центре их владений расположен город Манила, где на картине, которую Шафто определил бы как босховскую (если бы в старших классах ходил на уроки рисования, а не тискал девчонок за школой), тяжелобеременную Глорию Альтамира принуждают сосать сифилитичной японской солдатне.

Из ниоткуда возникает голос мистера Йегера, учителя по черчению и самого большого зануды, какого Шафто мог вообразить до сего дня: «Организационная структура, которую я описал, полностью изменилась с началом боевых действий. Некоторые отделы перешли в другое подчинение и были переименованы…» Шафто слышит треск вырываемого блокнотного листа и видит, как мистер Йегер рвет чертеж крепежной скобы для ножки стола, над которым Шафто трудился неделю. Все реорганизуется. Генерал Макартур по-прежнему высоко на дереве, выгуливает свору исполинских ящериц на стальных поводках, но теперь у него в подчинении ухмыляющиеся арабы с комьями гашиша в руках, замороженные мясники, мертвые и обреченные лейтенанты и долбаный мудрила Лоуренс Притчард Уотерхауз в черном одеянии с капюшоном, во главе целого легиона радиоразведчиков, тоже в черных балахонах, с разнообразными антеннами на головах, бредущих сквозь снеговерть долларов на старых китайских газетах. Глаза у них сигналят морзянкой.