Вскоре по приезде в Москву он пришел к нам в Трубниковский. Он зашел в кабинет к Генриху Густавовичу, закрыл дверь и они долго беседовали. Когда он ушел, я увидела по лицу мужа, что что-то случилось. На рояле лежала рукопись двух баллад. Одна была посвящена мне, другая Нейгаузу. Оказалось, Борис Леонидович приходил сказать ему, что он полюбил меня и это чувство у него никогда не пройдет. Он еще не представлял себе, как это сложится в жизни, но он вряд ли сможет без меня жить. Они оба сидели и плакали, оттого что очень любили друг друга и были дружны.

Зинаида ПАСТЕРНАК. Воспоминания. Стр. 267

Может, нужно Ахматовой простить ненависть к Зинаиде Николаевне за то, что Пастернака нельзя представить кричащим за столом, вокруг которого сидят его и ее — необщие — сыновья: «Масло только Жене!»?

Я бы и простила, если бы она сама не предала Левушку. Променяла — сначала на кусок масла, потом — на кусок славы. Моя точка зрения совпадает с позицией Льва Николаевича, а он, хоть и клеймим слишком многими как самый незаслуживающий доверия источник, но, хоть умри, действующее лицо. Боюсь, позиция его противников все-таки на один шаг дальше от места баталии.

Поступок же Зинаиды Николаевны был более животный и чистый. Она променяла живого Бориса Николаевича на мертвого сына — вернее, не смогла заставить себя сделать наоборот.

После потрясшей меня смерти Адика мне казались близкие отношения кощунственными, и я не всегда могла выполнять обязанности жены. Я стала быстро стариться и сдавала свои позиции жены и хозяйки.

Зинаида ПАСТЕРНАК. Воспоминания. Стр. 340

С точки зрения Ахматовой — жалкий обмен. Но торжествовать ей не довелось: Пастернак с Зинаидой Николаевной никогда не развелся.

«Брошенной женой Пастернака я не буду. Я буду только его вдовой».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 261

Хоть единожды, но законная вдова.

После исключения Пастернака из Союза писателей за «Доктора Живаго».

Затем она опять затеяла разговор о романе: опять объясняла, почему роман — неудача. «Борис провалился в себя. От того и роман плох, кроме пейзажей… оттого же в такое жестоко-трудное положение он поставил своих близких и своих товарищей». Быть может, она права. Мне больно было ощущать холод этой правоты. Я молчала. И каких близких и каких товарищей он поставил в трудное положение? Лагерь сыновьям не грозит. Зинаида Николаевна уже давно далекая. Ольга? Ольгу мне не жаль. Собратья по перу? Половина членов Союза искренне ненавидит Пастернака за его независимость, треть равнодушна и совершенно не догадывается, кто он, а остальные, постигающие, те не ему должны предъявлять свой счет.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 323

Ахматова опального Пастернака не навестила. Чуковская приходила, он ее принял, провел с ней полдня, был благодарен.

Опять, опять она недовольна Борисом Леонидовичем. «Он совсем разучился вести себя. Я была на тридцатилетии Комы Иванова. Там и Борис с женой. На бумажке указано, что его место за столом рядом со мною. Нет. Сел на другое место. Рядом с женой. Полное неприличие. Это Комин праздник, а Борис говорил все время только о себе, о письмах, которые он получает. Ну можно ли так?»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 261

Однако это не любовные письма, о получении которых рассказывает всем Ахматова. Это письма о настроениях и мыслях людей перед лицом ситуации с Пастернаком — знаковой для всех.

История с Пастернаком была гораздо ярче ее «Постановления». И ярче его судьба, заметнее талант, больше почета, серьезнее слава, больше дача, красивее жена. Ему самому звонит Сталин. Написал роман, напечатали на Западе, скандал. Исключение из СП, Нобелевская премия — Ахматова совершенно растеряна, говорит о своей маленькой книжке, составленной из старых стихов, походя поучает Чуковскую, что нечего переживать: подлость или нет не заступиться за Пастернака, надо думать об отце (что-то забеспокоилась о Корнее Ивановиче), называет подвигом то, что Чуковская навестила Пастернака, чего ни один писатель бы не сделал (она, Ахматова-то — уж точно), Чуковская плачет и уходит. Это на стр. 334 ее воспоминаний.

«Добрая старушка Москва изобрела, будто шведский король прислал нашему правительству телеграмму с просьбой не отнимать у Пастернака «поместье Переделкино». Если это правда, то он не король, а хам: где он был, когда меня выселяли из Шереметьевского дома? — она даже порозовела от негодования. Король не знал и не догадывался о существовании великого писателя Анны Андреевны Ахматовой. Она написала некоторое количество поэтических шлягеров и, умело воспользовавшись несколькими благоприятными моментами своей биографии, сделала себе определенное реноме утонченной, образованной и богемной аристократки — но таких интриг полно в мире, и шведскому королю не успеть во все вмешаться. Недоработка.

Не сказал ни словечка! А ведь по сравнению с тем, что делали со мною и Зощенко, история Бориса — бой бабочек».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 341

Хам!

Ее, правда, не выселяло правительство из дома. Шереметьевский дом расселяло владевшее им ведомство, и Ахматовой давало на выбор квартиры. И с ней, и с Зощенко ничего особенного не сделали.

«А по сравнению с тем, что сделали с Мандельштамом или с Митей, история Ахматовой и Зощенко — бой бабочек», — подумала я. Конечно, ее мука с пастернаковской несравнима, потому что Лева был на каторге (что ее, Анну Андреевну, не очень мучило), а сыновья Бориса Леонидовича, слава Богу, дома. И она была нищей (это был ее выбор, она по доброй воле отказывалась от переводческой высокооплачиваемой работы, от которой богател Пастернак, правительство здесь ни при чем, после Постановления она не обеднела, Зощенко чувствовал себя на пороге богатства), а он богат. Но зачем, зачем ее тянет сравнивать — и гордиться.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 341

Потому что это ее натура.

Бродский: Ахматова чрезвычайно не одобряла амбиций Бориса Леонидовича. Не одобряла его желания, жажды «нобелевки». Ахматова судила Пастернака довольно строго.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 232

Она сама желала «нобелевки» буквально до беспамятства: впадала в истерики и кричала, что хочет в монастырь.

Бродский: Да-да! И еще она любила цитировать — ну просто всем и вся — две строчки: «Молитесь на ночь, чтобы вам / Вдруг не проснуться знаменитым».

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 262

Очевидно, она действительно верила в силу молитв, если убеждала людей молиться об этом — ей чужая знаменитость была бы не по душевным силам — пережить. Ну а тем, кому славы — молись не молись — не видать, напоминала о своей: мол, она-то знает, какая это мука.