знакомство в Псковской губернии, в Опочецком уезде, с временно-обязанным крестьянином Ерофеем, из деревни Плутаны. Ерофей, в просторечии Ерёха — под этим именем он больше известен — мужик лет 65-ти, сгорбленный, с растрепанными волосами, с лицом, стянутым морщинами, с вечно-лукавою улыбкою. В то время на Ерофее была дырявая свита и плохие сапоги; впалые серые глаза его пронизывают вас проницательным взором; речь его ровная, монотонная, иногда прерывается глухим кашлем. Ереха — человек темный, не грамотник, изведал на своем веку много горя; много помещиков владело его крепостной душой, еще больше управляющих да старост гоняли его на работы, да кормили колотушками... Нерадостна была жизнь Ерехи. И все он вынес, все вытерпел, ко всему отнесся как-то добродушно-насмешливо; а сколько раз разводил гнев барина веселой присказкой; сколько раз останавливал руку старосты с дубиной, готовой опуститься на спину работника, напоминанием о кротости и милосердии какого-нибудь спасенника... Нет теперь ни тех господ, ни тех управляющих и старост, а многие из них не умрут в рассказах Ерехи. Рассказы о них и вообще об отношениях помещиков к управляющим и старостам, а тех и других к крестьянам — у Ерофея Семеновича особенно неистощимы. Вот, например, какой остроумной присказкой определяет он (прошлое) отношение старосты к миру:

«Спрашивал барин мужичка: Мужичек, мужичек, какая трава лучше? — Да осока лучше. — А какая хуже? — Да осока хуже. — Я тебя за это слово накажу. — Погоди, поколь расскажу: осока ранее всех вырасте, эна лучше всех, а как постарается, эна хуже всех. Ено правда есть. — А кого, говорит, в вотчине лучше нет? — Да лучше старосты нет. — А кого, говорит, хуже нет? — Да хуже старосты нет. — Я тебя мудрей накажу! — А погоди, поколь расскажу: староста, коль в старостех сидит, хошь негож, так хорош, а как сменят, так и все тюкать станут».

Сказочник Ерофей

«Люты были на моем веку старосты — рассказывает Ерофей: был вот Леон Ефимович; бывало, бьет-бьет да отдохнет... Он и по сих пор жив, простой теперь мужик, боится только по ярмаркам ходить: больно лют был. А то другой был, в нашей же вотчине, Василий Филимонович: бьет, бывало, да отдохнет, бьет да отдохнет. «Василий, говорю я ему как-то: ты устал бивши, а ты б сам полежал, а я бы помял кнутовищем». Не лег, едят-те мухи; надо быть, что он понял, что бить легчае, чем быть битым. А по божьему писанию, сказывал я бывало старостам да управляющим: делай барину хорошо, а миру удвое лучше; будешь ты и богу гож, и миру хорош. А то вот одного старосту довелось Фоме в пекло везть; это верно — продолжал Ерёха тем же невозмутимо-глухим голосом, мешая быль с небылицею. — Во как было дело:

«Был в барина мужик, Фома богатый; у него было двести колод пчел. Вот барин со старостой толкуе: «А что, староста, отобрать у того Фомы пчелы все?» Староста говорит: «Надо вину пригнать; как без вины пчел отобрать». — «Какую же мы вину пригоним, говорит?» — «А во какую: сделаюсь я болен, а ен пущай везет меня в пекло, ен пекло не найде, по эвтой причине всех пчел отберешь». Барин и говорит: «Хома, а Хома, приезжай в село; староста болен; свези ты его, брат, во тьму во кромешную, в пекло; а ежели пекло не найдешь, старосту назад привезешь, за эту причину всех пчел отберу». Найде-не найде, везет Фома старосту в пекло. Вот он и день везет — пекло не найти, и другой везе — пекло не найти, и на третий — еде он лединкой, и на левый бочок — виде он стежку. Стежкой той и поехал. И с полверсты не проехал — виде, идут втроих. — «Хома, говорят, кого везешь?» — «Старосту в пекло!» — «Подавай его сюды, давно его ждем!» — «Братцы ж, дайте мне росписку, барин не повере». — «А во сейчас дадим и росписку, и вези ты барина в пекло, и барину место есть». Приехал Хома домой. Барин и спрашивае: «Хома, а Хома, куда ж ты старосту дел?» — «Куды дел, ты ж в пекло посылал, а я в пекло и свез» — «Может ты, плут, разбойник, его убил, либо задавил?» — «Извольте, барин, во и росписка дадена, и велено тебя немешкотно вести, и тебе там место есть». — «Ну, Хома, — говорит барин, — хотел я в тебя двести колод пчел взять; вот двести рублев денег, и живи ты вольно и шапку мне не правь, только, пожалуста, в пекло не вози».

Шутливо, зло рассказывает Ереха про негодных старост; но есть у него сказание и про доброго старосту, как он миру потрудился и барина не убоялся.

«Был староста Наум и не весь в него был ум; боем бил, боем гнал крестьян, а все о барине думал, мир знать не хотел. Не в утерп стало священнику глядеть на Наума. Пришел к нему Наум на дух. — «Тебя не токмо в землю, а и в болоте хоронить не стану, как помрешь», пригрозил священник Науму: «делай ты барину хорошо, а миру и того вдвое лучше: будешь и миру хорош и богу угож!» И взялся Наум за весь свой ум...

Далее, из рассказа видно, что барин жил все в Питере, верил вполне Науму и затеял строить новую усадьбу. Увидал Наум, что затея та пустая, получил от барина деньги и роздал крестьянам, все до копейки. И шесть годов кряду отписывал он барину, что то, да другое не готово в усадьбе, получал деньги, усадьбы не строил, а деньги раздавал мужикам. Оправились мужички, понастроили себе избы новые, накупили себе скота всякого, позасыпали закормы хлебом. Вот пишет барин, что приедет пожить в новую усадьбу.

«Пошел Наум, — рассказывает Ерофей, — к попу на дух; исповедался, причастился. Ждет барина. Приходит тое время, еде барин. «Смотри, — говорит кучеру: — тут с горы надо быть село мое новое видно». — «Не, барин, не видать». — «Да тою ли дорогою едешь, не заблудили ль?» — Еще проехали. «Ну, говорит, кучер, смотри хорошенько, надо быть селу видно?» — «Не, баринушка, села не видать, а на том месте деревня, да постройка в ней не тая, как прежде была». — «Экая каналья! видно, другое место полюбилось, на другом и построил!» Приехал барин в тую