Во всем, что случилось, виновата ты. Даже в том, что он начал убивать, виновата ты, Мара Шелестова.

Нет.

Если бы ты тогда не показала ему свои крылья, если бы не открыла миг его смерти, ничего бы не случилось. Бес бы не пришел к нему… Если бы не ты, ничего бы не случилось, Мара Шелестова. И я бы продолжала жить, взяла бы ребенка, девочку. Я уже документы готовила. Если бы не ты, Мара Шелестова, у меня было бы будущее. А сейчас… ты забрала у меня будущее, Мара Шелестова. И у остальных ты его тоже забрала.

Нет!

Ты так заботишься о мертвых, о тех, у кого уже ничего не будет никогда, а о живых совершенно не думаешь. А я жить хотела, Мара Шелестова. И они хотели,

Мара Шелестова. Они ведь даже тебя не знали, Мара Шелестова. Что мы тебе сделали, Мара Шелестова? Это ты виновата, Мара Шелестова!

Нет!

Вон из моей головы! Убирайся! Катись в ад, Ирзамир!

Я выныриваю из наведенного кошмара, словно поднимаюсь на поверхность из темной глубины безумия. Оно давит и преследует меня. В ушах стоит гул. Голос все еще повторяет: «Твоя вина, Мара Шелестова». И от этого голоса хочется спрятаться, убежать. Хочется завыть и заорать, потому что он давит и давит, и что-то рвет внутри, кромсает ножом на мелкие кусочки. Но мне надо удержать сознание, надо вспомнить злость. И тают кафельные стены, лицо Оли, цепи, запахи крови, страданий, мочи…

Перед глазами все еще все плывет, и пальцы беса на шее… Он удивлен.

А ярость уже вернулась на свое место. И мне легче дышать, и голова ясная, чистая, и голоса больше нет. Боли я больше не чувствую… Грань пройдена.

Глубокий вдох. Пауза. Две секунды тишины.

И мой рык после.

Я отшвыриваю Ирза ногами, хватаю его за руку и ломаю. Потом — вторую. Все так быстро и так просто. Ничего не слышу, в ушах — только гул крови, несущейся по венам, только яростное биение собственного сердца, на языке вкус пепла и свежих могил. Дрожит все вокруг, дрожит до основания, и бес трясется.

Я хватаю его голову, и бью беса лбом о мраморный пол. Еще и еще! Он еще жив, и меня это бесит. Как же меня это бесит! Как же он меня бесит!

Мне хочется вцепиться зубами в его горло и вырвать глотку, мне хочется вскрыть его от яиц до шеи, чтобы внутренности вывалились наружу, чтобы он истек кровью, чтобы захлебнулся ей.

Я хочу…

— Mapa…

Я вскидываю голову на звук этого голоса, шиплю и рычу, как дикий зверь, готовый броситься на того, кто посмел отвлечь от добычи.

— Мара, не надо. Он не стоит того.

В проеме двери, которую я даже не заметила, стоит мужчина. И у этого мужчины почему-то золотые, змеиные глаза.

Пальцы крепче сгискивают голову беса. Я могу ее оторвать. Я хочу ее оторвать.

— Мара, посмотри на меня! — окрик, приказ. Приказ, противостоять которому почему-то не получается. — Посмотри мне в глаза.

И я смотрю. Они золотые, они переливаются, затягивают, окутывают теплом.

— Это я виновата…

— Смотри на меня, Мара. Смотри мне в глаза, колючка. Возвращайся ко мне.

К тебе… Куда — к тебе? Кто…

— Давай же, Шелестова. Возвращайся, — он протягивает руку. Голос знакомый, глаза знакомые, даже та тварь, что внутри него, знакомая. Это не просто тварь, это…

— Иди, ко мне, колючка.

…это змей.

Я выпускаю голову, поднимаюсь на ноги. И так сложно противиться этому голосу. Ярость все еще клокочет в горле, но… как-то не так… будто ее отгородили от меня.

— Давай, Шелестова. Иди сюда, — мужчина все еще протягивает руку.

Сзади какой-то шорох. И этот шорох вмиг все возвращает назад. Я снова шиплю, отворачиваюсь, но… Не успеваю ничего сделать. Змей хватает меня, дергает на себя, сжимает в руках, как в кольцах.

Нет!

— Mapa!

Вырваться. Мне надо вырваться. Мне надо закончить то, что я начала. Мне надо…

— Mapa!

… убить беса. Забрызгать тут все его кровью. Вырвать ему… Это будет так просто. Выпотрошить его, как куриную тушу. Выпотрошить.

— Мара, смотри мне в глаза! — и снова приказ, и я снова смотрю в эти золотые глаза, которые так близко. А под пальцами кровь… сладкая. У нее сладкий запах. Я разорвала мужчине кожу на руках. Разорвала…

— Давай, иди ко мне, — золотые глаза, теплые… Змеиные… Глаза гада.

Ярослав.

— Это я виновата, — и что-то теплое течет по щекам. — Я виновата, — стоном с губ.

— Я виновата, Ярослав!

И он уже не держит, он обнимает, прижимает к груди, гладит по волосам. Рядом с ним так тепло, так невероятно тепло… и больно, потому что…

— Я виновата, виновата, виновата…

— Посмотри на меня, — и снова я подчиняюсь. — Ты не виновата. Слышишь?

Волков говорит так уверенно, твердо, тихо. — Ты не отвечаешь за решения и поступки других. Тем более ты не отвечаешь за то, что творилось в голове у Артура. Ты не виновата, запомни! Выучи, как молитву, — Волков смотрит на меня, и вокруг него легкое серо-молочное свечение. Дымка, дрожащая, пахнущая ладаном и миррой.

А слезы продолжают катиться по щекам, и дрожат ноги.

— Ты не виновата, колючка.

Ярослав Волков

Шелестова дрожала в моих руках и прятала лицо. Ее сила все еще сходила с ума, стремясь уничтожить все вокруг, на полу неподвижно лежал Георгий. Мордой в пол, с неестественно вывернутыми руками. Полагаю, Артур тоже был где-то здесь. Судя по тому, в каком виде я встретил на лестнице визжащего и крутящегося на одном месте Крюгера, убил придурка именно он.

Ну а если и нет — похер, разберемся. И с Санычем тоже, и с Советом, если потребуется.

Я оторвал Мару от пола и прошел к непонятно как уцелевшему дивану, усадил на него девушку. Неприятно хрустело под ногами битое стекло и мелкий строительный мусор. Шест в центре комнаты был погнут, вырван из пола почти с мясом, воняло какой-то гнилью.

— Посмотри на меня, — попросил, присаживаясь рядом с Шелестовой на корточки.

Девушка подняла глаза: взъерошенная, растерянная, перепуганная. На щеке красовался тонкий, но глубокий порез. Одно из крыльев было явно сломано.

Полыхать он будет медленно.

Рубашка на груди и животе разодрана, словно пережевана кем-то, пропитана кровью. Ее кровью.

Очень медленно.

— Поговори со мной. Что у тебя болит, только честно, — добавил, видя, как в ироничной улыбке едва-едва скривился уголок губ.

— Ничего, правда. Крыло только, — она глубоко вдохнула, стараясь собраться, тряхнула головой. — Но это поправимо, оно восстановится, Анатолию только надо позвонить. Не хочу в больницу к Совету. Домой хочу.