Если я не была на «Своевольном», то ездила по Британии, Восточной Германии и Австрии. Корабль решил было отправить меня на несколько дней в Преторию, но мне это было невыносимо. Может быть, пошли он меня туда с самого начала, я бы не возражала, но я провела на Земле девять месяцев, и, видимо, даже мои крепкие культурианские нервы начали сдавать, а потому страна апартеида была для меня неприемлема. Несколько раз я спрашивала у корабля о Линтере, но получала только пустой формальный ответ и через некоторое время спрашивать перестала.

– Что такое красота?

– Ой, корабль, да ладно тебе.

– Нет-нет, я серьезно. У нас по этому пункту разногласия.

Я стояла на пешеходном мосту во Франкфурте-на-Майне и говорила с кораблем посредством терминала. Один или двое прохожих оглянулись на меня, но мне в этот момент было все равно.

– Ну хорошо. Красота – это нечто такое, что ускользает от определения.

– Я не думаю, что вы на самом деле в это верите. Постарайтесь быть серьезной.

– Послушайте, корабль, я уже знаю, в чем тут разногласия. Я считаю, что есть вещи, свойства которых трудно определить, но всеми они признаются красивыми и не могут быть описаны другим словом – оно лишь затуманит все, а не прояснит. Вы считаете, что красота связана с полезностью.

– Ну, более-менее.

– Так в чем полезность Земли?

– Полезность состоит в том, чтобы быть живой машиной. Она заставляет людей действовать и реагировать. Земля подошла близко к теоретическим пределам эффективности для системы, не наделенной сознанием.

– Вы говорите, как Линтер. Вот уж воистину живая машина.

– Линтер не так уж сильно ошибается, но он похож на человека, который нашел раненую птицу и держит ее уже после выздоровления, все никак не хочет признаться, что оберегает не ее, а себя. Может быть, мы больше ничего не можем сделать для Земли, и теперь пора оставить ее… улететь в данном случае придется нам, но я думаю, вы меня понимаете.

– Но вы согласны с Линтером в том, что у Земли есть некая красота, нечто эстетически позитивное, с чем не сравним ни один ландшафт Культуры?

– Да, согласен. Редко что увенчивается полным успехом. Все, что мы когда-либо сделали, – это максимизировали то, что считается добром в данный исторический период. Что бы там ни думали аборигены, нет ничего внутренне алогичного или невозможного в создании реальной, функционирующей утопии. А также в уничтожении зла при сохранении добра, или боли – при сохранении наслаждения, или страдания – при сохранении радости… Но с другой стороны, никто ведь не сказал, что вы всегда можете направлять события в нужное вам русло вообще без проблем. Мы удалили почти все зло из среды нашего обитания, но нам не удалось сохранить все добро. Правда, в среднем мы все же ушли далеко вперед, хотя кое в чем мы уступаем людям, а их среда обитания в конечном счете куда как интереснее. Это естественно.

– «Чтоб тебе жить в интересные времена».

– Именно.

– Не могу согласиться. Не вижу в этом ни полезности, ни красоты. Могу лишь сказать, что, возможно, это просто необходимый этап.

– Не исключено, что это одно и то же. Может, только небольшая временна́я проблема. Просто вы оказались здесь именно в это время.

– Как и все они.

Я повернулась и посмотрела на редких прохожих. Осеннее солнце низко стояло в небе, пыльный газовый диск кровавого, ярко-красного цвета, пометивший сытые лица этих обитателей Запада, запечатлелся на них. Я заглядывала им в глаза, но они отворачивались. Мне хотелось ухватить их за воротник, встряхнуть, закричать на них, сказать, что они поступают плохо, объяснить им, что происходит: заговоры военных, мошеннические сделки, гладкая ложь корпораций и правительств, геноцид в Кампучии… и еще сказать им, что можно совершить, как это несложно, столько можно сделать, если объединить усилия всей планеты… Но какой в этом смысл? Я стояла и смотрела на них и вдруг обнаружила, что – почти невольно – секретирую замедленность, отчего вдруг мне стало казаться, будто они двигаются медленно, дефилируют, словно актеры в фильме, спроецированные на хитроумный экран, то темный, то зернистый. «На что надеяться этим людям, корабль?» – услышала я свое неясное бормотание. Со стороны могло показаться, что я кому-то жалуюсь. Я отвернулась от них и смотрела в воды реки.

– Дети их детей умрут еще до того, как вы начнете стареть, Дизиэт. Их бабушки и дедушки моложе вас… С вашей точки зрения, для них нет надежды. Но они исполнены надежд.

– Мы что, будем использовать этих бедолаг как контрольную группу?

– Да, вероятно, мы будем вести наблюдение.

– Сидеть сложа руки и ничего не делать.

– Наблюдение – это форма делания. И мы у них ничего не забираем. Все будет выглядеть так, словно нас здесь и не было никогда.

– Не считая Линтера.

– Да, – вздохнул корабль, – не считая Мистера Проблему.

– Корабль, послушайте, но хотя бы остановить их на краю бездны мы можем? Если они нажмут-таки свои кнопки, сможем мы перехватить ракеты в полете и отправить на свалку, если они упустят свой шанс… тогда мы сможем вмешаться? Ведь тогда они отработают свое как контрольная группа.

– Дизиэт, вы знаете, что это не так. Мы ведем речь минимум о следующих десяти тысячах лет, а не о времени до начала Третьей мировой войны. Можем мы остановить их или нет – не в этом дело. Вопрос в том, имеет ли это смысл в дальней перспективе.

– Отлично, – прошептала я журчащим внизу водам Майна. – Так сколько еще детей должны вырасти под сенью ядерного гриба и, возможно, умереть в радиоактивном аду, чтобы мы уверились в правильности наших действий? Какая определенность нам нужна? Сколько нам нужно ждать? Сколько нам нужно заставлять ждать их? Кто назначил нас Богом?

– Дизиэт, – сказал корабль печальным голосом, – этот вопрос задают постоянно, со всеми вариациями, доступными нашему разуму… И это нравственное уравнение меняет условия каждую наносекунду каждого дня и каждого года, и каждый раз, когда мы находим место вроде Земли – независимо от того, какие принимаются решения, – мы приближаемся к истине. Но полной уверенности никогда нет. Полной уверенности обычно нет, даже когда вы делаете заказ в ресторане.

Последовала пауза. У меня за спиной раздавались шаги прохожих по мосту.

– Сма, – сказал наконец корабль с ноткой, похоже, разочарования в голосе, – в радиусе сотни световых лет я самое умное существо, умнее других в миллионы раз… но даже я не могу предсказать, куда попадет бильярдный шар в снукере после шести столкновений.

Я фыркнула, едва удержавшись от смеха.

– Ну, – сказал корабль, – вам, пожалуй, надо двигаться.

– Да?

– Один прохожий сообщил в полицию, что женщина на мосту разговаривает сама с собой и смотрит в воду. К вам приближается полицейский, вероятно уже прикидывающий, холодна ли вода, а потому, думаю, вам лучше повернуть налево и побыстрее уйти до его прихода.