Пишек. Я говорю не о подлом, но о благородном воспитании.

Еродий. А я размышляю не о богатом, но о спасительном воспитании.

Пишек. Полно же! Ты, вижу, старинных и странных дум придерживаешься. Однако скажи, как он вас воспитал? Чему научил? Арифметике ли и геометрии? Ученому ли какому или шляхетному языку?..

Еродий. Да мне и сие неведомо: кто есть ученый, а кто-то шляхетный язык.

Пишек. Да ты же со мною привитался разными языками.

Еродий. Да сколько же сказалося, столько и знаю, не больше.

Пишек. По крайней мере танцевать или играть на лютне…

Еродий. А Бог с вами! Я и на балалайке, не только на цимбалах, не умею.

Пишек. Ха-ха-ха! Ему лютня и цимбалы все одно. И сего-то не знает. Но, друг мой! Музыка – великое врачевство в скорби, утешение же в печали и забава в счастии. Да чего же он тебя научил? Скажи, пожалуй!

Еродий. Ничего.

Пишек. Умора, ей-ей! Уморил ты меня смехом… Так, так-то у вас воспитывают?

Еродий. Так!

Пишек. Может быть, достал тебе чинок?

Еродий. Ни!

Пишек. Может быть, деньги вам великие собрал или имение?

Еродий. Ни!

Пишек. Так что же? Рога золотые вам на голове вырастил, что ли?

Еродий. Родил и возрастил нам посребренные крылья, ноги, попирающие головы змиев, нос, растерзывающий оных. Се наша и пища, и слава, и забава!

Пишек. Да у вас же крылья черные, по крайней мере смуглые.

Еродий. Черные ведь, но летают путем посребренным.

Пишек. Чего же либо научил вас, однако нельзя не так. Конечно, есть что-то, на сердце вам напечатанное. Родители суть Божий, дети же суть родительский список, изображение, копия. Как от яблони соки в ветви свои, так родительский дух и нрав преходит в детей, пока отлучатся и нововкоренятся.

Еродий. Рожденного на добро нетрудно научить на добро, хоть научить, хоть навычить, хоть извычить. Хоть ученый, хоть звычайный, хоть привычный есть то же. От природы, как матери, легонько успевает наука собою. Сия есть всеродная и истинная учительница и единая. Сокола вскоре научишь летать, но не черепаху. Орла во мгновение навычишь взирать на солнце и забавляться, но не сову. Оленя легко направишь на Кавказские горы, привлечешь пить без труда из чистейших нагорных водотечей, но не верблюда и не вепря. Если всяческое строит премудрая и блаженная натура, тогда как не единая она и исцеляет и научает? Всякое дело преуспевает, если она путеводствует. Не мешай только ей, а если можешь, отвращай препятствия и будто дорогу ей очищай; воистину сама она чисто и удачно совершит. Клубок сам собою покатится из горы: отними только ему препятствующий претыкания камень. Не учи его катиться, а только помогай. Яблоню не учи родить яблоки: уже сама натура ее научила. Огради только ее от свиней, отрежь сорняки, очисти гусень, отврати устремляющуюся на корень ее мочу и прочее. Учитель и врач – не врач и учитель, а только служитель природы, единственной и истинной и врачебницы, и учительницы. Если кто чего хочет научиться, к сему подобает ему родиться. Ничто от людей, от Бога же все возможно. Если же кто дерзает без Бога научить или научиться, да памятует пословицу: «Волка в плуг, а он в луг». Доколь кольцо висит из ноздрей свиньи, дотоль не роет. Выйми же, опять безобразит землю[267].

Сие не воспитание и не учение, но обуздание, от человеческой помощи происходящее, всех беззаконников управляющее. Воспитание же истекает от природы, вливающей в сердце семя благой воли, да мало-помалу, без препятствий возросши, самовольно и доброхотно делаем все то, что свято и угодно есть пред Богом и людьми. Какое идолопоклонство воспитывать человеческим наукам и человеческим языкам, восприносить и воспричитать воспитание? Какая польза ангельский язык без доброй мысли? Какой плод тонкая наука без сердца благого? Разве что орудие злобы, бешенству меч и притчею сказать «крылья и рога свиньи». Воззрим, госпожа моя, на весь род человеческий! У них науки, как на торжищах купля, кипят и мятутся. Однако они хищнее суть птиц, невоздержнее скотов, злобнее зверей, лукавее гадов, беспокойнее рыб, невернее моря, опаснее африканских песков… Чего ради? Того ради, что зло родятся. Природа благая есть всему начало, и без нее ничто не было, что было благо. Благодарю же неизреченным образом Богу в образе его святом в отце моем, что благо от него родиться удостоил меня. Вторая же икона Божия нам есть мать наша. Сего ради главным Божиим дарованием одарен через родителей моих; все прочее человеческое: чин, богатство, науки и все ветроносные их блонды и букли с кудрями[268] – вменяю во хвост, без которого голова и живет, и чтится, и веселится, но не хвост без головы.

Пишек. Что же есть благо родиться и благая природа что есть?

Еродий. Благая природа и врода есть благое сердце.

Пишек. Что есть сердце благое?

Еродий. Сердце благое есть то же, что приснотекущий источник, источающий чистые вечно струи, знай, мысли.

Пишек. Что суть мысли?

Еродий. Семя благих дел.

Пишек. Дела же благие суть что ли?

Еродий. Добрые плоды, приносимые Богу, родителям, благодетелям в честь, славу и жертву.

Пишек. Зачем же мне сердце твое не видно?

Еродий. Тем, что древесного корня не видишь.

Пишек. А ведь вся влага от корня?

Еродий. От сердца же все советы.

Пишек. Какая же твоя природа или врода? К чему ты рожден или врожденное тебе что ли? Скажи, молю!

Еродий. Благодарность – вот вам начало и конец моего рождения!

Пишек. Ах, мой Боже! И ты на сем одном храмину счастия основал? Так ли?

Еродий. Ей-ей! Трехтысячелетняя печь неопально соблюла притчу сию: «Много хитростей знает лис[269], а еж – одно великое».