– Какие?

Татьяна поднесла его пальцы к губам.

– Повторяй за мной: я, Татьяна Метанова, беру этого мужчину в мужья…

– Я, Татьяна Метанова, беру этого мужчину в мужья.

Она поцеловала его большой палец, указательный, средний… У него такие чудесные пальцы.

– Чтобы жить с ним в таинстве брака…

– Чтобы жить с ним в таинстве брака…

Она поцеловала безымянный.

– Буду любить его, утешать, почитать и хранить…

– Буду любить его, утешать, почитать и хранить…

Она поцеловала кольцо на его пальце. И мизинец.

– И повиноваться…

Татьяна улыбнулась, закатив глаза.

– И повиноваться.

– И, презрев всех других мужчин, быть верной ему до того дня, когда смерть разлучит нас…

Она поцеловала его ладонь. Вытерла слезы со щек его ладонью.

– И, презрев всех других мужчин, быть верной ему до того дня, когда смерть разлучит нас…

– Я, Александр Баррингтон, беру эту женщину в жены…

– Не надо, Шура.

Она уселась на него верхом и стала тереться грудями о его грудь.

Чтобы жить с ней в таинстве брака…

Она поцеловала его в грудь.

– Я буду любить ее…

Его голос прервался.

– …утешать, почитать и хранить…

Она прижалась щекой к его груди, слушая ямбический ритм его сердца.

– И, презрев других женщин, останусь верным ей до того дня…

– Не надо, Шура.

Его грудь была совсем мокрой от ее слез.

– Пожалуйста.

Он подложил руки под голову.

– Есть вещи похуже смерти.

Ее сердце переполнилось жалостью и любовью. Воспоминаниями о матери, склонившейся над шитьем. О последних словах Марины: я не хочу умирать… хотя бы раз в жизни не испытав того, что чувствуешь ты. О смеющейся, заплетающей косы Даше где-то в другой жизни.

– Да? И что же именно?

Он не ответил.

Но она все равно поняла.

– Уж лучше плохая жизнь в Советском Союзе, чем смерть. Разве не так?

– Если жизнь с тобой, тогда да.

Татьяна кивнула.

– Кроме того, я еще не видела хорошей смерти.

– Видела. Что сказала Даша, перед тем как умерла?

Она вжалась в него, стараясь проникнуть внутрь, в самую глубь, в самую суть, коснуться его благородного сердца.

– Сказала, что я хорошая сестра.

Александр нежно погладил ее по щеке.

– Ты была очень хорошей сестрой. Она покинула тебя с достоинством.

Пауза.

– И умерла хорошей смертью.

Она поцеловала его там, где билось сердце.

– А что скажешь мне ты, Александр, когда оставишь одну в этом мире? Что скажешь? Чтобы я знала? Чтобы могла услышать?

Александр перевернулся и наклонился над ней.

– Таня, здесь, в Лазареве, смерти нет. Ни смерти, ни войны, ни коммунизма. Только ты, только я и только жизнь. – Он улыбнулся. – Семейная жизнь. Так что давай забудем обо всем и будем жить этой жизнью.

Он спрыгнул вниз.

– Пойдем со мной!

– Сейчас.

– Надень платье, – велел он, натягивая галифе. – Только платье.

Она улыбнулась и спорхнула с печки.

– Куда мы идем?

– Танцевать.

– Танцевать?

– Ну да, ведь на свадьбах всегда танцуют!

Он вывел ее из тепла в холод, на окутанную лунным светом поляну, куда доносились плеск воды, потрескивание сосен, крики совы. В воздухе разливался аромат хвои.

– Взгляни на луну, Таня, – шепнул Александр, показывая на дальнюю лощину между горами.

– Смотрю, – эхом отозвалась она, жадно глядя на него. – Но у нас нет музыки.

Она стояла перед ним, улыбаясь, держа его за руки.

Александр рывком притянул ее к себе.

– Танец с моей женой в свадебном платье, под свадебной луной…

Они закружились на поляне, под медленно встающей алой круглой луной, окруженной красноватым гало. Александр негромко запел по-английски:

К своему удивлению, Татьяна почти все поняла.

– Шура, какой у тебя хороший голос. И я знаю этот вальс. В России он называется «Голубой Дунай».

– Мне больше нравится на английском.

– Мне тоже, – согласилась она, прижимаясь к его обнаженной груди. – Ты должен научить меня словам, чтобы я тоже могла спеть его тебе.

– Пойдем, Татьяша, – попросил он, потянув ее к дому.

В эту ночь они не спали. Нетронутые бутерброды так и остались лежать на земле под деревьями, где сидела вечером Татьяна.

Александр.

Александр.

Александр.

Годы, проведенные на даче, лодка, озеро Ильмень, королевой которого ее называли, навсегда ушли, пропали в тумане исчезнувшего детства, когда Татьяна в трепетном благоговении отдавалась Александру, а он, сгорая от нежности и вожделения, осыпал ее изголодавшуюся плоть ласками, словно насыщая ее своим эликсиром бессмертия… Земное все: восторги, страсти, муки – в небесное преобразилось в них…

12

Ранним утром Татьяна сидела на одеяле на берегу голубой хрустальной реки, держа голову Александра на коленях.

– Милый, хочешь искупаться?

– Может, и хочу, – лениво отозвался Александр, – если бы только сумел пошевелиться.

Они спали до полудня. Потом искупались и отправились к Наире. Женщины сидели на веранде, пили чай и оживленно стрекотали.

– Небось нам косточки моют! – сокрушенно выпалила Татьяна, отступая.

– Погоди, это что! Вот сейчас им будет о чем поговорить! – заверил Александр и, ущипнув за попку, подтолкнул ее вперед.

Старухи и в самом деле волновались за Татьяну. Дуся плакала и молилась. Раиса тряслась сильнее обычного. Наира укоризненно уставилась на Александра. Аксинья едва не подпрыгивала от возбуждения: ей явно не терпелось поскорее разнести новости по всей деревне.