— Спасибо! — Она порывисто поцеловала Этель в щеку, взяла чайник и вышла.

Ллойд зевнул и стал тереть глаза. Этель подняла его с пола и уложила спать в соседней комнате. Минуту-другую она ласково наблюдала, как он засыпает. Как всегда, от его беззащитности у нее защемило сердце. «Когда ты вырастешь, Ллойд, мир будет лучше, — пообещала она про себя. — Мы об этом позаботимся».

Вернувшись на кухню, Этель попыталась вывести Берни из задумчивости.

— Надо, чтобы было больше книг для детей, — сказала она.

Он кивнул.

— Хорошо бы, чтобы в любой библиотеке был отдел детской литературы, — сказал он, не поднимая глаз от газеты.

— Может, если вы, библиотекари, создадите у себя такие отделы, это побудит издателей больше такой литературы печатать?

— Остается только надеяться.

Этель подбросила угля в огонь и налила в чашки какао. Странно, что Берни так задумчив. Обычно эти уютные вечера доставляли ей удовольствие. И он, и она были изгоями — валлийская девчонка и еврей. И не то чтобы в Лондоне было мало валлийцев или евреев, но он стал ей близким другом, как Милдред и Мод.

Она догадывалась, о чем он думает. Прошлым вечером у них в ячейке партии лейбористов с темой «Послевоенный социализм» выступал молодой талантливый лектор из Фабианского общества. Этель начала с ним спорить — и скоро стало заметно, что он ею очарован. Он флиртовал с ней после собрания — хотя все знали, что он женат, а ей его внимание было приятно, хотя она не принимала его всерьез. Однако Берни мог приревновать.

Она решила, если уж он так хочет, оставить Берни в покое, села за кухонный стол и открыла большой конверт с письмами. Женщины слали ей в редакцию «Жены солдата» письма своих мужей: за каждое опубликованное письмо она платила по шиллингу. Эти письма давали более правдивую картину жизни на фронте, чем любая популярная газета. Большую часть материалов в номер писала Мод, а печатать письма была идея Этель, и эту страницу, ставшую изюминкой газеты, она готовила сама.

Ей предлагали перейти с полной занятостью на более оплачиваемую работу в Государственный союз работников швейной промышленности, но она отказалась, ей хотелось работать с Мод.

Она прочла уже полдюжины писем, вздохнула и посмотрела на Берни.

— Казалось бы, люди должны выступать против войны, — сказала она.

— Должны, но не выступают, — сказал он. — Взять хоть результаты выборов.

В прошлом месяце в Эршире были довыборы — голосование проходило в одном округе из-за смерти члена парламента. Кандидату от консерваторов, генерал-лейтенанту Хантер-Вестону, участвовавшему в битве на Сомме, противостоял кандидат от сторонников мира, преподобный Чалмерс. Военный победил с огромным отрывом: 7149 голосов против 1300.

— Это все из-за газет, — с досадой сказала Этель. — Чем может помочь делу мира наша маленькая газетка, когда за войну выступают все газеты этого чертова Нортклиффа? — Ярый милитарист Нортклифф был владельцем «Таймс» и «Дейли мейл».

— Дело не только в газетах, — сказал Берни. — Дело в деньгах.

Берни внимательно следил за тем, на что правительство направляет средства, — странный интерес для человека, у которого в кармане никогда не бывало больше нескольких шиллингов. Этель подумала, что разговор на эту тему может вывести его из задумчивости, и спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Перед войной наше правительство тратило на все в день около полумиллиона: на армию, суд, тюрьмы, образование, пенсии, колонии — ну, на все.

— Надо же! — Она тепло улыбнулась. — Моего отца тоже всегда интересовали такие данные.

Он отпил какао и сказал:

— Угадай, сколько мы тратим сейчас.

— В два раза больше? Миллион в день? Хотя это кажется невероятным…

— Не угадала. Война стоит нам пять миллионов фунтов в день. Это в десять раз больше обычных расходов на управление страной.

Это потрясло Этель.

— Но откуда эти деньги берутся?

— В том-то и дело. Мы их занимаем.

— Но война идет уже больше двух лет. Значит, мы уже должны… почти четыре миллиарда фунтов!

— Что-то вроде того. При мирной жизни мы бы их израсходовали за двадцать пять лет.

— Но как мы сможем их отдать?

— Никак. Если правительство попытается ввести налоги, которые обеспечат возвращение этого долга, это вызовет революцию.

— А что же будет?

— Если мы проиграем войну, наши кредиторы — в основном американцы — разорятся. А если победим, мы заставим платить Германию. Это называется «репарации».

— А как же они смогут их выплатить?

— Будут голодать. Но никого не волнует, что произойдет с побежденными. Во всяком случае, Германия в 1871 году поступила с французами именно так… — Берни встал и поставил чашку в кухонную раковину. — Вот потому мы и не можем пойти на мировую с Германией. Кто тогда будет платить?

Этель пришла в ужас.

— И поэтому мы продолжаем посылать наших мальчиков в окопы! Потому что не можем отдать долг! Бедный Билли… В каком страшном мире мы живем.

— Но мы это изменим.

«Надеюсь», — подумала Этель. Берни считал, что необходима революция. Этель читала о французской революции и знала, что результат не всегда получается таким, к какому люди стремятся. Но все равно она была намерена сделать все возможное, чтобы Ллойду жить было лучше.

Они помолчали. Через некоторое время Берни поднялся. Он пошел к двери, словно собираясь уходить, но передумал и снова сел.

— Интересный был вчера лектор, — сказал он.

— Да, — ответила Этель.

— И умный.

— Да, в самом деле.

— Этель… Два года назад ты мне сказала, что тебе не нужен любимый человек, тебе нужен друг.

— Прости, что я тебя обидела…

— Ты меня не обидела. Дружба с тобой — лучшее, что есть в моей жизни.

— Я тоже очень рада, что ты у меня есть.

— Ты сказала тогда, что я скоро забуду всю эту любовь-морковь, и мы просто останемся хорошими друзьями. Но ты ошиблась… — Он подался вперед. — Чем лучше я узнаю тебя, тем больше люблю.

Этель увидела горячую преданность в его глазах, и ей стало отчаянно горько, что она не может ответить на его чувство.

— Я тебя тоже очень люблю! — сказала она. — Только… не так.

— Но какой тебе смысл быть одной? Мы хорошо друг к другу относимся. Мы понимаем друг друга. У нас общие идеалы, цели в жизни, взгляды… мы можем быть вместе!

— Для брака нужно большее.

— Я знаю. Я так хочу обнять тебя… — Он протянул к ней руку, но она отодвинулась. Его обычно доброжелательное лицо исказила горькая усмешка. — Я понимаю, что я не самый красивый человек на свете. Но уверен, никто никогда не любил тебя так, как я.