Григорий увидел человек десять — двенадцать молодых людей в черных пальто и черных шапках: они несли портрет Николая Второго в юности, с еще не редеющими волосами и пышной рыжеватой бородкой. Один из них крикнул: «Да здравствует царь!» — и они остановились, стали махать шапками и провозглашать славу царю. Несколько прохожих приподняли шляпы.

Григорий встречал таких и раньше. Их называли «черносотенцами», они входили в «Союз русского народа» — правую организацию, мечтавшую вернуть золотой век, когда царя называли царем-батюшкой, а в России не было ни либералов, ни социалистов, ни евреев. По сведениям большевиков, их деятельность финансировало правительство.

Григорий прошел было мимо, но его окликнули.

— Эй, ты! Почему шапку не снимаешь? — сказал один из парней.

Григорий, не отвечая, пошел дальше, но другой парень схватил его за руку:

— Ты что, не слышал? Шапку долой!

Григорий тихо ответил:

— Только тронь меня еще раз — я тебе голову оторву, горлопан, мальчишка!

Парень отпрянул, но тут же протянул Григорию брошюрку.

— На, приятель, прочти, — сказал он. — Тут рассказывается, как вас, солдат, предают евреи.

— Уйди с дороги, или я эту дурацкую бумажку тебе в задницу засуну! — сказал Григорий.

Парень оглянулся на приятелей в ожидании поддержки, но те разговаривали с мужчиной средних лет в меховой шапке. Григорий пошел прочь.

Когда он проходил мимо заколоченного магазина, его окликнула женщина.

— Эй, солдат! Подь сюда, за рубль отдамся.

Это была стандартная фраза проституток, но Григория удивил голос: женщина говорила как образованная. Он обернулся. На ней было длинное пальто, и когда Григорий посмотрел, она его распахнула, показывая, что, несмотря на холод, под ним ничего нет. Ей было за тридцать, у нее была большая грудь и округлый живот.

Он вдруг почувствовал острое желание. Он не был с женщиной уже очень давно. Проститутки, доступные солдатам, были грязные и недужные. А эту женщину хотя бы можно было обнять без отвращения.

Она запахнулась.

— Да или нет?

— У меня нет денег.

— А что несешь? — Она кивнула на его вещмешок.

— Еды немного.

— Обслужу и за буханку хлеба. У меня дети голодают.

Григорий вспомнил ее налитую грудь.

— А где?

— Здесь, в подсобке.

«В конце концов, — подумал Григорий, — не буду сходить с ума от желания, увидев Катерину».

— Хорошо.

Она впустила его и заперла дверь. Они прошли через пустой магазин в подсобку. При тусклом свете с улицы Григорий увидел на полу матрас, накрытый одеялом.

Женщина обернулась к нему, снова распахнув пальто. Его взгляд приковал треугольник темных волос на лобке.

Она протянула руку:

— Прошу тебя, хлеб вперед!

Он достал из вещмешка буханку черного хлеба и отдал ей.

— Я сейчас, — сказала она.

Она взбежала по лестнице и открыла дверь. Григорий услышал детский голос. Потом закашлялся мужчина — сухим, свистящим кашлем, идущим из глубины грудной клетки. Несколько секунд слышались приглушенные голоса и звуки движения. Потом снова скрипнула дверь, и она сошла по лестнице.

Она сняла пальто, легла на матрас и раздвинула ноги. Григорий лег рядом и обнял ее. У нее было красивое, интеллигентное лицо, осунувшееся от усталости.

— А ты сильный, — сказала она.

Он погладил ее нежную кожу, но желание оставило его. Как-то слишком жалко все это выглядело: пустой магазин, больной муж, голодные дети и это фальшивое кокетство.

Она расстегнула его брюки, погладила безвольный член.

— Может, хочешь в рот?

— Нет, — он резко сел и протянул ей пальто. — Надень.

— Хлеб не отдам! — сказала она испуганно. — Половину уже съели.

Он покачал головой.

— Что у вас случилось?

Она надела пальто и застегнула пуговицы.

— Покурить есть?

Он дал ей папироску и закурил сам.

Она затянулась.

— У нас был обувной магазин: высокое качество, разумные цены, для среднего класса. Мой муж знает толк в торговле, и жили мы хорошо. Но вот уже два года, — в ее голосе послышалось отчаяние, — никто, кроме богатых, не покупает обувь!

— А вы не пробовали заняться чем-нибудь другим?

— Мы не стали сидеть сложа руки! Мой муж нашел способ поставлять армии сапоги вдвое дешевле, чем она за них собиралась платить. Всем маленьким фабрикам, с которыми муж работал, заказы были нужны отчаянно. Он пошел в Комитет военной промышленности…

— Это что такое?

— Вы, видно, давно не были в столице, да, сержант? Сейчас всем, что работает, руководят независимые комитеты: правительство самоустранилось. Снабжением армии занимается Комитет военной промышленности… вернее, занимался, пока военным министром был Поливанов.

— И что произошло?

— Мы получили заказ, муж вложил в дело все наши сбережения, а вскоре царь снял Поливанова. Тот позволил ввести в комитет выбранных народом представителей, и царица решила, что он может быть революционером. Как бы то ни было, от прежнего заказа отказались — и мы были разорены… Мы еще многое пробовали. Мой муж был готов на любую работу, хоть официантом, хоть извозчиком, да только никто его не брал, а потом от беспокойства и голода он занемог.

— И теперь вы работаете — вот так.

— Но у меня не получается. Иногда попадаются добрые люди, вроде вас. А иногда… — Она поежилась и отвернулась.

Григорий встал.

— Прощайте. Как вас зовут, не спрашиваю…

Она поднялась.

— Моя семья все еще жива благодаря вам… — Ее голос дрогнул. — До завтра мне не придется выходить на улицу.

Она встала на цыпочки и легонько поцеловала его в губы.

— Спасибо тебе.

Похолодало. Он быстро шел по улицам к Нарвскому району. Чем дальше он уходил от хозяйки обувного магазина, тем сильнее чувствовал возвращающееся желание, и с сожалением вспоминал ее нежное тело.

Ему пришло в голову, что и Катерина может испытывать потребность в физической близости. Два года — долгий срок, чтобы без этого обходиться. Особенно для молодой женщины (Катерине ведь всего двадцать три). У нее не было особых причин хранить верность что Левке, что Григорию. Чтобы отпугнуть большинство мужчин, вполне достаточно и одного ребенка, но с другой стороны, она так хороша — по крайней мере два года назад. Может, она и не одна сегодня вечером. О, это было бы ужасно…