Она кивнула.

— В Калифорнии снова пересчитывают голоса. Проголосовало около миллиона человек, разница около пяти тысяч.

— Как много зависит от кучки плохо образованных людей!

— Это и есть демократия.

Гас улыбнулся.

— Ужасный способ руководить страной, но любой другой еще хуже.

— Если Вильсон победит, какую цель он поставит себе в первую очередь?

— Обещаете не публиковать?

— Конечно.

— Мир в Европе, — не колеблясь ответил он. — Ему никогда не нравился лозунг «Он хранит нас от войны». Ведь от него не все зависит. Нас ведь могут втянуть в войну, хотим мы того или нет.

— А что может он?

— Побуждать обе стороны искать компромисс.

— А ему удастся?

— Не знаю.

— Но не будут же они все время устраивать такую бойню, как теперь…

— Кто знает… Расскажите мне новости из Буффало, — снова сменил он тему.

— Вы хотите узнать про Ольгу? — спросила она, глядя прямо на него. — Или вам это неприятно?

Гас отвел взгляд. Сначала он получил от Ольги письмо, в котором та расторгла помолвку. Никаких объяснений она ему не дала. Гас не пожелал смириться с этим и написал ответ, в котором настаивал на личной встрече. Он предполагал, что кто-то заставил ее это сделать. Но в этот же день его мать выяснила через своих сплетниц-подружек, что Ольга выходит замуж за шофера своего отца.

«Но почему?!» — воскликнул Гас в отчаянии.

«Милый мой мальчик, — ответила мать, — есть только одна причина, по которой девушка может выйти замуж за шофера… — Он смотрел на нее, не понимая, и мать наконец произнесла: — Должно быть, она беременна».

Никогда в жизни Гас не испытывал такого унижения. Даже через год он морщился от боли каждый раз, когда вспоминал об этом.

Роза заметила, как изменилось его лицо.

— Простите, я не должна была говорить о ней.

Гас подумал, что ему вообще-то следует знать то, что известно всем остальным.

— Спасибо за прямоту, — сказал он, коснувшись ее руки. — Мне так легче. И — да, мне хотелось бы знать, как она.

— Они обвенчались в Русской православной церкви на Айдиэл-стрит и устроили прием в гостинице «Статлер». Было шестьсот человек гостей, Джозеф Вялов снял бальный и обеденный залы и угощал всех по-царски. За всю историю Буффало не было свадьбы богаче.

— А что из себя представляет ее муж?

— Лев Пешков красив, обаятелен, но не производит впечатления человека, которому можно доверять. Едва взглянув на него, понимаешь, что это негодяй. А теперь он — зять одного из самых богатых людей в Буффало.

— А ребенок?

— В марте у них родилась девочка, Дарья. Но обычно ее зовут Дейзи. А Лев, конечно, уже не шофер. Кажется, Вялов сделал его директором одного из своих ночных клубов.

Они проговорили около часа, потом Гас проводил ее вниз и подозвал кэб.

На следующий день рано утром Гас получил телеграмму с результатами выборов в Калифорнии. Вильсон победил с перевесом в 3777 голосов.

Гас был счастлив. Еще четыре года на достижение всего того, к чему они стремились. А за четыре года можно изменить мир!

Он еще смотрел на телеграмму, когда зазвонил телефон.

Взяв трубку, он услышал, как оператор сказал:

— Мистер Дьюар, на проводе Шэдоу Лоун. С вами хочет говорить президент. — И в следующую секунду услышал знакомый голос Вудро Вильсона: — Доброе утро, Гас.

— Поздравляю вас, господин президент!

— Спасибо. Собирай вещи. Мне нужно, чтобы ты отправился в Берлин.

III

Когда Вальтер фон Ульрих приехал домой на побывку, его мама устроила прием.

В Берлине теперь не часто устраивали приемы. Еду купить было трудно даже богатой даме с влиятельным мужем. Сюзанна фон Ульрих была нездорова: она исхудала и постоянно кашляла. Однако ей хотелось сделать для сына что-нибудь приятное.

У Отто в подвале хранилось хорошее вино, купленное перед войной. Сюзанна решила пригласить гостей днем, чтобы не нужно было заботиться об обеде. Она велела приготовить треугольные бутерброды с копченой рыбой и сыром, а недостаток еды компенсировала огромным количеством шампанского.

Вальтер был благодарен за заботу, но приема ему не хотелось. На жизнь вдали от поля боя у него было две недели, и ему нужна была лишь мягкая постель, сухая одежда и возможность целый день не выходить из элегантной гостиной родительского загородного особняка, глядя в окно и думая о Мод, или сидя за «Стейнвеем» и наигрывая шубертовскую «Веру в весну»: «Теперь все, все измениться должно». Как легкомысленно они с Мод говорили тогда, в августе 1914-го, что вновь будут вместе к Рождеству! С тех пор как в последний раз он видел ее прекрасное лицо, прошло больше двух лет. А чтобы победить в войне, Германии наверняка потребуется еще не менее двух лет. Он очень надеялся, что наступление русских захлебнется и у Германии появится возможность сосредоточить на западном фронте силы для решающего удара.

Порой Вальтер с трудом вспоминал лицо Мод, и ему приходилось доставать потрепанную и выцветшую журнальную вырезку, которую он возил с собой: «Леди Мод Фицгерберт всегда одета по последней моде».

Дом выглядел уныло. Чтобы наводить прежний лоск, не хватало слуг: мужчины воевали, женщины пошли работать трамвайными кондукторами или почтальонами, и за чистотой следили лишь старики, стараясь, по мере иссякнувших сил, поддерживать чистоту.

В доме было не только уныло, но и холодно. Угля было недостаточно, и мать распорядилась поставить в вестибюле, столовой и гостиной переносные печки, но для промозглой погоды этого было мало.

Однако когда холодные комнаты заполнили молодые люди, а в вестибюле заиграл небольшой оркестрик, Вальтер приободрился. Его младшая сестра Грета позвала всех своих друзей. Вальтер понял, что соскучился по светскому общению. Ему было приятно смотреть на девушек в бальных платьях, на молодых людей в безукоризненных костюмах. Ему нравилось шутить, флиртовать, перемывать косточки. Он обожал свою работу дипломата — такая жизнь была для него. Ему было легко вести беседу и очаровывать собеседников.

У фон Ульрихов не было бального зала, танцы устроили в вестибюле. Вальтер танцевал несколько раз с лучшей подругой Греты, Моникой фон дер Хельбард — высокой тонкой девушкой с длинными рыжими волосами, напомнившей ему полотна английских художников, которые называли себя прерафаэлитами.

Он принес ей бокал шампанского и сел рядом. Она расспрашивала, как там, в окопах, — его все об этом расспрашивали. Обычно он отвечал, что приходится трудно, но они не теряют бодрости духа и победа близка. Однако Монике почему-то сказал правду.

— Самое худшее — что все это бессмысленно. Мы все на тех же позициях, где чуть вперед продвинулись, где отошли, и это за два года. Я не знаю, как действия верховного командования могут это изменить, и даже не представляю, что вообще можно сделать. Мы страдаем от голода и холода, у нас болят ноги от сырости, нас мучает кашель и рези в желудке, нам до слез скучно — и все зря!