не имел, пока не увидел руку отца с ножом. Может, это мой шанс за нее отомстить? Может, вселенная дает мне возможность свести старые счеты, вырвав нож у отца и погонявшись за ним по лесу? Я знал, что мама была бы против. Будь она здесь, она бы сказала мне бежать. Но я не мог. Точка невозврата пройдена. Стоит отцу сделать хоть одно движение, и все закончится плохо, но, как бы то ни было, я знаю одно – я выйду победителем.

Он уронил нож. Лезвие ударилось об пол с тошнотворным стуком. Отец выскочил из дома, запрыгнул в свою спортивную машину и умчался. Его подруга посмотрела на меня. Я посмотрел на нее. Мы оба посмотрели на ее дочь, которая дрожала всем телом. Все задержали дыхание в страхе, что он вот-вот вернется. Когда отец не вернулся, я спросил его подругу:

– Можете отвезти меня в аэропорт?

– Конечно.

– А мы сможем сначала заехать к нему домой? Забрать мои вещи?

– Но он же будет там!

– Нет. Совершенно точно нет.

Я был уверен, что уже через несколько минут отец засядет в каком-нибудь баре и пробудет там очень и очень долго.

Мы помчались в отцовскую квартиру. Дверь была заперта, но я пролез в боковое окошко. Неделю назад я поленился толком распаковаться, поэтому у меня ушло каких-то пару минут, чтобы побросать свои вещи в сумку. Мы поехали дальше по темным дорогам. Словно в фильме ужасов, мы постоянно смотрели в зеркало заднего вида, ожидая, что позади нас из темноты возникнут фары. Дочь лежала на заднем сиденье – то ли спала, то ли оцепенела от страха. Ночь была безлунная, необычно темная, и я видел лишь звезды, но знал, что мы проезжаем через сельскую местность, потому что там пахло свежевспаханной землей и навозом, а через каждые пару сотен ярдов вдалеке мелькали огни фермерского дома. Мы добрались до аэропорта, подруга отца подрулила ко входу и вытянула ручной тормоз. Минуту мы сидели, пытаясь собраться с мыслями.

– Знаешь, – сказала она наконец, – ты совсем не похож на своего отца.

– Хотел бы я, чтобы это было правдой.

Я поцеловал ее на прощание и пожелал удачи, когда мой отец вернется.

Аэропорт был закрыт, до самого утра ни одного рейса. Все магазины и бары оказались закрыты тоже. Уборщик возил по линолеуму полировальную машину. Я вытянулся на ряде пластиковых стульев в зале ожидания и прикрыл глаза. Когда я их открыл, вставало солнце. До меня долетел аромат выпечки и свежесваренного кофе. В магазинах открывались двери. Я купил себе бритву, крем для бритья и пошел в мужской туалет. Из зеркала на меня посмотрело совсем другое лицо. С тем же нахмуренным лбом – но с осознанными глазами. Что же я осознал? Пока непонятно.

Мне вспомнились Билл и Бад. Они предупреждали меня, что разочарование – самая большая опасность, поджидающая впереди, и оказались правы. Но в то утро, избавившись от старых иллюзий насчет отца, и насчет других мужчин, и насчет мужчин в целом, я принялся насвистывать, похлопывая кремом для бритья по щекам, потому что утрата иллюзий означала, что я свободен. Некому поклоняться и некому подражать. Я не сожалел о своих иллюзиях и уж точно не собирался оставить их в мужском туалете аэропорта. Потребуются годы, чтобы избавиться от некоторых из них, а какие-то со мной навсегда. Но процесс запущен. Твой отец – плохой мужчина, но ты – не твой отец. Сказав это парню в зеркале с пенистой бородой, я ощутил собственную независимость. Свободу.

Я купил себе кофе и уселся в центре зала под табло с прилетом и вылетом. Так много городов. Так много мест, чтобы начать все сначала. Может, я вернусь в Аризону рассказать матери, что восстал против отца. Может, полечу в Нью-Йорк посмотреть на лица парней, когда я войду в дверь «Публиканов».

И тут три на удивление вдохновляющих слова вспыхнули у меня в голове. Выбери собственное приключение.

Я позвонил Макгроу и Джимбо в Колорадо. Когда я рассказал Макгроу про драку с отцом, он захихикал. Макгроу снова смеялся. От его хихиканья я захихикал тоже, и сразу понял, где мне надо быть.

– Джуниор! – воскликнул он, хватая меня в объятия, стоило мне выйти из самолета.

– Джимбо, – ответил я, – опять ты спасаешь мне жизнь.

Прошло всего восемь месяцев с тех пор, как мы виделись в последний раз, но Джимбо изменился до неузнаваемости. Стал больше, старше, краснее, и совсем не походил на молодого Бейба Рута, а превратился в молодого Стива. У него появилась та же походка, то же выражение ответственности на лице и даже собственная чеширская улыбка.

– Где Макгроу? – спросил я.

– Работает. Твой кузен – новенький уборщик в местном отеле.

Стояло восхитительное июньское утро. Небо напоминало синее стекло, а воздух на вкус был как вода из ледника. Джимбо сложил крышу своего «Джипа», и пока мы с ним карабкались на предгорье сразу за Денвером, волосы нам отчаянно трепал ветер. Преодолев особенно крутой подъем, «Джип» издал хриплый громоподобный рев. Я повернулся вправо и понял, что ревет не машина, а стадо бизонов, мчащихся вдоль шоссе. А потом, выпрямившись, я впервые увидел Скалистые горы. Верблюжий Горб по сравнению с ними казался прыщом. Я охнул, и Джимбо заулыбался, словно это он водрузил их тут. Я надеялся, что горы, как некоторые люди, не окажутся более впечатляющими с дальнего расстояния.