– Вы избили Немчинова. Били его кулаком по голове. В присутствии и, возможно, по указанию брата. И это имеет непосредственное отношение к тому, что произошло дальше.

– Ты стажер, что ли? – спросил Петр.

– Мы не об этом.

– А я об этом. Купи мороженое, охладись. Жарко что-то опять стало, будто лето. Денег подкинуть на мороженое?

– Прекратите хамить.

– Я еще не начинал, – весело сказал Петр. – А теперь, короче, слушай меня. Можешь записать, если память слабая. Никто никого не бил. Никакого Максима не было при том, что никто никого не бил. Вообще ничего не было, понял?

И Петр пошел к беговым дорожкам.

– Я еще не закончил! – должностным голосом окрикнул его Гера.

– Да пошел ты на х..! – ответил Петр. – Видишь, до чего довел, при детях ругаюсь, а мне нельзя, я воспитатель! Я им тоже запрещаю, за слово «жопа» заставляю двадцать раз отжаться. В общем, не мешай воспитательному процессу, будь здоров!

Гера ехал в машине, насуплено глядя перед собой.

Ничего, он еще встретится с Петром в другой обстановке, он еще поговорит с ним.

Но надо быть спокойнее.

В Доме правительства он полтора часа ждал, когда Максим соизволит принять его.

Тот принял радушно, извинился, сослался на кучу дел.

– Вам с курьером дважды присылали повестки, – не позволил себе смягчиться Гера.

– В самом деле? Надо в секретариате узнать. Ничего, зато здесь уютней, чем в вашем, извините, клоповнике. Полы у вас там ходуном ходят, стены зеленой краской вымазаны. Надо вам помочь с ремонтом.

– Давайте начнем.

– Конечно. Минут пятнадцать хватит?

– Нам потребуется столько времени, сколько нужно, – сказал Гера, без приглашения садясь в мягкое кресло перед столом Максима и сразу поняв, насколько оно неудобно: низкое, сидишь так, что из-за стола высовывается одна голова. А Максим, естественно, на высоте, откуда ему сподручнее разговаривать с подчиненными, посетителями, просителями и иной сволочью.

Гера пересел на стул возле застекленного шкафа, положил папку на колено, достал бумагу, ручку.

Максим наблюдал за его действиями и решал, выкинуть сразу этого наглеца или сначала проучить.

Решил проучить.

– А я думаю, нам и пятнадцати минут много, – сказал он. – Вас что интересует? Кто виноват? Отвечаю: никто, несчастный случай. И сколько вы ни вертитесь, другого ответа не будет, и дело закроют за отсутствием состава преступления. В самом худшем случае – дадут охраннику Павла минимальный срок условно. Все. Больше говорить не о чем, до свидания.

И Максим взялся за свои бумаги, не обращая больше внимания на Рябинского.

Тот сказал:

– Хорошо. Я понимаю, что организовать принудительный привод не могу, у вас, наверное, статус неприкосновенности.

– Чего? Привод? Ты совсем, что ли, охренел?

– В таком случае, – гнул свое Гера, – показания придется давать в суде. В частности, про избиение при вашем участии и скорее всего по вашему приказу Ильи Васильевича Немчинова.

– Какое избиение? Это тут при чем вообще?

– При том, что это событие явилось исходным. Человек был унижен, он был не в себе, схватился за саблю, все остальное – следствие этого.

– А я тебе сейчас докажу, что у нас в Торцевом переулке дом упал, потому что три года назад где-нибудь в Индонезии был какой-нибудь тайфун. Ты соображаешь вообще, что лепишь? Кто тебя в следователи взял? Лаврентьев знает вообще, чем ты занимаешься?

– Вы били Немчинова или нет? Отдавали приказ? Чего вы боитесь? Вы же уверены, что вам ничего не будет. Или не уверены? То есть на самом деле вы чего-то все-таки боитесь?

– Пошел вон, я сказал, – огрызнулся Максим.

– Этот вопрос вам на суде тоже будут задавать. И что ответите? Что ни в чем не замешаны? А люди будут смотреть и думать: а Максим Витальевич, оказывается, трус! Уважаемый человек, заместитель председателя правительства, а трус!

– Ты чего говоришь вообще? Ты соображаешь?

Максиму настолько невероятным казалось происходящее – никто с ним тут так не смел говорить, что он даже растерялся.

Гера встал.

– Больше вопросов не имею.

– А я имею. Ты чего так наглеешь, интересно? За тобой, что ли, стоит кто?

– Вечно вам призраки чудятся. Кто за кем стоит, один у вас вопрос. Скучно с вами, Максим Витальевич. Со всеми с вами – скучно. Извините.

И Гера вышел, очень осторожно и аккуратно прикрыв дверь.

Рука Максима потянулась к телефону.

А Гера поехал к Костякову-старшему, согласие на встречу с которым получил заранее – причем довольно легко.

В дороге несколько раз звонил Лаврентьев, Гера видел это, но не брал трубку. Еще были какие-то неопознанные звонки. Гера решил не отвечать никому.

Павел Витальевич был не один, с ним находился Сторожев, с которым Рябинский накануне уже имел беседу.

Похоже, толка не будет, подумал Гера, увидев, что стол заставлен напитками и едой. Они пьют. Или пьет один Костяков, что дела не облегчает.

Павел Витальевич был преувеличенно гостеприимен:

– Извините, Герман, как вас?

– Григорьевич.

– Извините, что вынудил вас приехать ко мне, обнаружив не столько пренебрежение к следственным органам, сколько… Сколько…

– Состояние здоровья не позволяло, – мрачно подсказал Сторожев.

– Да. То есть – пью.

– В таком случае я не имею права задавать вопросы.

– Почему? Вот – свидетель, если что, он подтвердит.

– Я подтвержу только, что ты был пьян, как сапожник, – возразил Сторожев.

– Неправда! Я с утра отлично выспался и в форме!

– Тебе бы прекратить сейчас, – сказал Сторожев. – Хороший момент – пока опять не набрался.

– Не хочу! Пью не на живот, а на смерть! – хвастался Павел Витальевич.

Похоже, он в самом деле не был так уж пьян, скорее немного наигрывал, чтобы казаться пьяным – чтобы не стыдиться. Так подумал Гера. И тут же себе возразил: будет тебе этот человек кого-то стыдиться!

– Тем не менее, – сказал он, – вы должны понимать, что…

– Что каждое мое слово будет обращено против меня? А я только этого и хочу. Мне уже Максим звонил, чем это вы его так напугали? Гони, говорит, его, не говори с ним ни о чем! Вы что, следователь новой формации? Тонкий психолог? Нам давно нужны люди новой формации. Герман Григорьевич, как мне эта старая формация надоела! Мне противно! Уже в душу не лезет! Я уже заранее знаю, кто что скажет, кто сколько даст и кто сколько попросит. Люди, Герман Григорьевич, это вам для будущей работы полезно, люди, Герман Григорьевич, в своих, как бы это сказать, низменных порывах очень предсказуемы! И вообще все низменное имеет мало вариантов. Это даже как-то оптимизирует. В смысле – вселяет оптимизм. Полюбить человека можно миллионом способов. А изнасиловать только одним.