— Убийством.

— Что? — восклицаем мы с Кристен хором.

— Дело в том, что на момент приезда бригады парамедиков, сердцебиение плода не прослушивалось. В клинике подтвердили внутриутробную смерть, а в околоплодных водах нашли следы, подтверждающие употребление алкоголя. Необходимо будет провести исследование, не было ли это хроническим злоупотреблением. Парамедики также сообщили персоналу приёмной, что пациентка была пьяна и невменяемая. Говорила, что хочет, чтобы ребёнок умер, чтобы отцу было больно так же, как и ей. С её слов, она перестала ощущать шевеления ребёнка несколько часов назад, но специально не стала обращаться к врачу. Дело осложнилось тем, что в госпитале была диагностирована ретроплацентарная гематома… Алекс, ребёнок задохнулся, а Ваша жена намеренно не обратилась к врачу, почувствовав, что шевелений долго нет. Плюс алкоголь. Я вынужден сообщить в полицию.

Смысл сказанного окончательно дошёл до меня только в коридоре… И в тот миг, когда это случилось, со мной случилось помутнение рассудка: мой родной ребёнок, мой сын умер из-за этой дуры Габриель, которая не вызвала скорую, чтобы отомстить мне! Конечно, это я, урод, виноват во всём, но причём тут ребёнок? Какое отношение ко всему этому имела жизнь моего сына?!

Плохо понимая даже, что делаю, я нахожу Габи и трушу её с такой силой, чтобы уж точно навсегда вытрясти всю дурь:

— Какая же ты стерва, Габи! Какая же ты всё-таки дура! Как же я жалею, что связался с тобой!

Уже после того, как шквал моих эмоций миновал, изрядно потрепав при этом Габриель, я жду, пока она успокоится.

— Я забираю Аннабель, — заявляю, как только та притихла.

Из неё вырывается истеричный вопль:

— Алекс, я не хотела, чтобы он умер! Я думала, у нас только будут небольшие проблемы, чтобы ты только не бросил нас…

— Я не собирался бросать своих детей! Идиотка! Ты хоть понимаешь, что сотворила? Теперь я вынужден забрать у тебя Аннабель, потому что ни один вменяемый человек не доверит тебе ребёнка! Ты неадекватна и тебе нужно лечить голову, Габриель!

— Я не хотела, я правда не хотела…

Потом было несколько долгих бесед с полицией, мои показания, показания Кристен, даже Марка вызвали в качестве свидетеля нашей с Габриель ссоры. В итоге, удалось замять дело, при условии принудительного лечения Габриель в психиатрической клинике, на что мы с Кристен дали своё согласие.

— Как ни крути, психушка лучше, чем тюрьма! — заявила подруга.

Вся эта канитель с полицией и докторами отняла у меня почти весь день, забираю у Кристен Аннабель, по пути домой заезжаю в парикмахерскую и стригусь — обросшая по-женски голова уже бесит меня, а в ситуациях, где требуется больше мужества, мне необходимо и внешне придерживаться стандартно-мужского облика.

Лера встречает меня в холле и на ней лица нет. Только увидев её, я вдруг понимаю, о чём она могла думать весь этот долгий и мучительный для нас обоих день, и мне становится тошно: строить нашу семью во второй раз будет ещё сложнее, чем в первый — теперь нам нужно сперва убрать обломки, расчистить территорию, вывезти весь мусор, и лишь потом приступить к фундаменту нашего дома…

Но деваться некуда: ни она, ни я не можем выжить по отдельности, а значит, будем расчищать и строить.

— Привет, — говорю как можно мягче, потому что вчера был слишком жёстким с ней, и целую её в лоб. — Ты не против, если Аннабель поживёт какое-то время с нами?

— Конечно, нет, Алекс. Ты же знаешь, как я люблю её. А что с Габриель?

— У неё временное лишение свободы в психушке. Я ей организовал исправительный отдых.

В глазах у Леры ужас, и не потому, что Габриель убила моего ребёнка, а потому что я запер её в психушке…

Потом выясняется, что Валерия сразу же поняла, что смерть ребёнка — спланированная акция, а не трагическая случайность и стечение обстоятельств.

Я стою и смотрю на неё ошарашено и действительно не могу понять: как? Как так? Такая умная и проницательная, умеющая предугадывать, считывать мотивы поступков других людей, а иногда даже и читать мысли, как она могла так ошибаться на мой счёт? Почему? Почему не почувствовала меня? Ведь я только ею и жил одной… Ну и что, что дома не ночевал, но ведь должна же быть какая-то женская интуиция! Чувство самосохранения в конце концов! Ведь ясно же уже, что либо мы вместе, либо смерть нам обоим: тоска сожрёт, как это случилось в моём случае, закончившись болезнью, и едва не завершилось самоубийством в её…

Emma Hewitt — These Days Are Ours

А дальше я наблюдаю, как Лера забирает у меня Аннабель, и та виснет у неё на шее, как у родной матери… Я что-то пропустил? Что именно ускользнуло от меня?

Я вижу чудовищные в своём смысле вещи: моя дочь не просто любит чужую ей женщину, а видит в ней мать… Даже к Габриель Аннабель так не тянулась, по крайней мере, я этого не помню: если мы вместе, то ребёнок либо сам развлекает себя, либо всегда торчит у меня на руках. Мне всегда казалось, что Габриель — идеальная жена и мать… Чувствую какой-то подвох, но пока не могу сообразить, где он…

А Лера тем временем кормит Аннабель, Соню и Лурдес, моет всех троих, укладывает спать, а Аннабель укачивает на руках, поёт одну из своих колыбельных, тех, что берут меня за душу, а маленькие белые ручки моей самой младшей дочери оплетают её шею так, как можно обнимать только родную мать…

Всё это время, все эти дни и месяцы, пока я маялся дурью, горел от злости, ненависти и обиды, Лера открыто и искренне любила моего ребёнка, потому что это МОЙ ребёнок… Потому что только так она могла поддерживать связь со мной… Я брал по вечерам Аннабель на руки, не подозревая, что днём она могла быть в ЕЁ руках…

У нас был серьёзный разговор, он не просто уже намечался, а отчаянно вопил о своей необходимости. И я высказал Лере то, что должен был, наверное, сказать ей после случая с Николь:

— Во-первых, я хочу, нет, я требую, чтобы ты говорила со мной всегда и обо всём! Прежде всего, я хочу знать, что ты чувствуешь: плохо тебе, хорошо, тоскливо, больно и так далее. Я должен знать всё. Во-вторых, прежде чем что-либо предпринять, ты опять говоришь со мной и сообщаешь прямо то, что собираешься сделать и внятно объясняешь почему. В-третьих, я запрещаю тебе общаться с твоим… с Артёмом. Дети будут видеть его, и я буду контролировать это сам. В-четвёртых, ты живёшь на то, что я зарабатываю, не отказываешь себе ни в чём, и это не обсуждается. Ты уходишь с чёртовой своей работы. Делай что хочешь, только не трать своё время в пользу чьего бы то ни было благополучия, кроме нашей семьи и наших детей. В-пятых, в моих отъездах я хочу, чтобы ты сопровождала меня. Ты должна быть у меня на глазах, всегда. В-шестых, я буду говорить с тобой тоже, я буду делать всё то, что требую от тебя. Это ясно?

Она со скрипом, но соглашается — не привыкла, чтобы с ней так обращались, не готова подчиняться, быть ведомой, выслушивать мои приказы, мириться с тем, что важные решения принимаются без её участия и согласия…