Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился отпожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, чтослучилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом— холодном, почти враждебном взгляде — чувствовалась страшная для живогочеловека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперьвсе живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому,чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что-то другое,такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.

— Да, вот как странно судьба свела нас! — сказал он,прерывая молчание и указывая на Наташу. — Она все ходит за мной.

Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он,чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любили которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не такимхолодно-оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет,то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Однообъяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равнооттого, что что-то другое, важнейшее, было открыто ему.

Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.

— Мари проехала через Рязань, — сказала Наташа. Князь Андрейне заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так,в первый раз сама это заметила.

— Ну что же? — сказал он.

— Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, чтобудто бы…

Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно,делал усилия, чтобы слушать, и все-таки не мог.

— Да, сгорела, говорят, — сказал он. — Это очень жалко, — ион стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.

— А ты встретилась с графом Николаем, Мари? — сказал вдругкнязь Андрей, видимо желая сделать им приятное. — Он писал сюда, что ты емуочень полюбилась, — продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах пониматьвсего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. — Ежелибы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, — прибавилон несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал инашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакогодругого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он былтеперь от всего живого.

— Что обо мне говорить! — сказала она спокойно и взглянулана Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять всемолчали.

— Andre, ты хоч… — вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимсяголосом, — ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.

Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжнаМарья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости,не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марьяупотребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.

— Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганносмотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрейпоцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.

Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз кбрату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.

Он пристально посмотрел на нее.

— Ты об Николушке? — сказал он.

Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.

— Мари, ты знаешь Еван… — но он вдруг замолчал.

— Что ты говоришь?

— Ничего. Не надо плакать здесь, — сказал он, тем жехолодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала отом, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой онпостарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.

«Да, им это должно казаться жалко! — подумал он. — А как этопросто!»

«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», —сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут этопо-своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства,которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны,что они — не нужны. Мы не можем понимать друг друга». — И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умелчитать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретаязнания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этимипосле приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять всезначение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чемон ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел кНаташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекраснымиглазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к нейголовой и заплакал.

С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графинюи либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он,казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.

Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то,что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде наспасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, нобеспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которогоприсутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.

Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал,что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденностиот всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и нетревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое идалекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своейжизни, теперь для него было близкое и — по той странной легкости бытия, которуюон испытывал, — почти понятное и ощущаемое.

Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшноемучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.