Первый ряд символов: Победа в Великой Отечественной войне (85–83 %), полет Гагарина (54–55 %); распад СССР (42 % в 2008 году), Октябрьская революция 1917 года (40 %) практически не меняется по частоте упоминаний. За 10 лет (1999–2008) уменьшается на 9 пп. лишь «Великий Октябрь» и слабеет травма краха советской империи, распад СССР воспринимается более спокойно и привычно (–5 пп.). Все четыре даты фиксируют опорные точки советской истории: моменты национального триумфа, начало и конец тоталитарной системы. Это класс символических событий имеет максимально возможный радиус действия, то есть охватывает практически все население; колебания показателя в разных социально-демографических группах несущественны[366]. Все последующие события, хотя и обнаруживают довольно большую устойчивость на протяжении 20 лет, имеют несколько различающийся вес для разных групп, прежде всего возрастных, и охватывают от трети до одной пятой населения.

Второй ряд символов образуется из событий, которые люди «помнят» как то, что происходило в их жизни: Чернобыль (31 %), избрание Путина (23 %), перестройка (21 %), война в Афганистане (14 %). Чернобыль, перестройка и Афганистан более значимы для старших возрастов, избрание Путина – для молодых. Но внутри «поколения» колебания значений (в зависимости от образования, социального положения, места жительства и т. п.) невелики. А это указывает на то, что символические события такого рода играют роль поколенческих границ, моментов внутрипоколенческой интеграции и идентичности, фиксации конвенциональных временных рамок, которые далее не передаются. Эти события – фиксация «в памяти» поколения моментов возбуждения общественного сознания, опосредованных СМИ, пропагандой или молвой.

Последующие же ряды устойчивых событий, не меняющихся в значении на протяжении 10 лет наших замеров, обнаруживают нарастающую тенденцию к сдвигу преимущественно в старшие возрасты. Это следы работы ушедших советских институтов, остатки идеологических стереотипов пропаганды или школьного образования. Их репродукция невозможна без посредничества формальных каналов передачи исторического содержания, поскольку здесь не может быть непосредственного опыта и живой памяти. Работают долговременные системы ретрансляции – школа, кино, телевидение, литература и т. п.

Третий ряд: Первая мировая война (17 %), Гражданская война (14 %), смерть Сталина (для всех возрастных групп – 9–10 %, кроме людей пенсионного возраста, среди которых это событие отметили 20 %), массовые репрессии, голод 1930–1940-х годов (11 %). Например, «Гражданскую войну» отметили опрошенные из всех возрастных групп, хотя чуть чаще самые молодые, только что из школы, и 50-летние, чаще – малообразованные, жители периферии, зависимые от содержания рутинных каналов идеологической накачки, обработки и пропаганды.

Четвертый ряд (особый), эти события называются либо самыми молодыми респондентами, сохраняющими знание о них из школьных уроков, затем в следующих возрастных группах начинается забывание, утрата их значимости, а далее намечается медленный рост, так что максимальные оценки приходятся на людей 60 лет и старше: таковы индустриализация (8 %), первая чеченская война (8 %), превращение страны при Хрущеве и Брежневе в супердержаву (6 %), августовский кризис 1998 года (6 %), становление суверенитета России (6 %), падение Берлинской стены, крах соцлагеря (5 %), путч 1991 года (5 %), коллективизация (5 %), вторая чеченская война (4 %); доклад Хрущева на ХХ съезде (3 %), создание соцлагеря (3 %), снятие Хрущева, конец «оттепели», подавление «Пражской весны» (2 %), реформы Гайдара (2 %), первые многопартийные выборы в декабре 1993 года(1 %).

Возьмем, в качестве примера, значения советской «индустриализации» (в среднем ее называют 8 % опрошенных): первый возраст (18–24 года) – 8 %, второй (25–34 года) – 4 %, третий – 5 %, четвертый – 9 %, пятый – 10 %, шестой (65 лет и старше) – 14 %. Смерть Сталина (в среднем 12 %): для людей от 16 – до 65–10 %, последний возраст – 20 %. Образование особой роли не играет, но память о Сталине сильнее в пожилой и малообразованной среде культурной и социальной периферии, у людей с университетским дипломом – 11 %, у респондентов с неполным среднем образованием – 13 %. Коллективизация (в среднем 5 %) для первых трех возрастов – 3–3,6 %, в возрасте 55–64 года (возраст современников и участников перестройки!) – 10 %. У людей с высшим образованием – 4 %, у тех, кто учился 7 лет или менее – 6 %. Тип поселения не имеет дифференцирующего значения. То же самое можно сказать относительно памяти о докладе Хрущева на ХХ съезде, снятии самого Хрущева и других памятных событиях советского времени, будь то создание соцлагеря или подавление «Пражской весны», падение Берлинской стены и последовавший за этим крах всей системы социализма.

Другими словами, чем дальше по времени отступают ключевые события истории ХХ века (например, Первая мировая или Гражданская война) от актуальности, тем большую роль играет импринтинг школьного обучения и зубрежки, подкрепленный советским кино и телевидением. По отношению к большей части фонда этих символических событий не образуется параллельного слоя альтернативных интерпретаций и каналов оценки, толкования, дополнения.

Имена – символы

На протяжении 20 лет работы «Левада-Центра» (1988–2010) было проведено более 15 разных опросов, фиксирующих характеристики символических ресурсов – объем и глубину «исторической памяти» в виде набора значимых имен деятелей прошлого и ключевых событий отечественной и, реже, мировой истории. Функция символов – управлять системами различных значений, служащих элементами идентичности, временных горизонтов, ценностей, но сами по себе они не являются компонентами или мотивами практического действия. Менялись формулировки вопросов, могла меняться методика получения информации (самозаполнение респондентом анкеты или интервью), но принципиальный характер полученных данных не менялся. Персонификация символов более важна, чем представления о природе действующих институтов и их функциях, что требует гораздо более развитого социального воображения и компетенции, распространения в обществе навыков социально-научного мышления, немыслимого без соответствующей работы репродуктивных институтов – школы, университета, публичности. Сравнивая разные замеры общественного мнения, мы можем судить о специфике символов советского, а затем постсоветского или российского человека, устойчивости или, напротив, изменениях в структуре массового сознания. Приведу полный список звезд первой величины, полученный в самый канун краха советской системы, чтобы иметь представление о символической вселенной относительно образованного «советского человека. Подчеркну, что более половины опрошенных не дали ни одного содержательного ответа или отказались отвечать на вопрос.