чинить тележки, механики для моих грузовиков. Как я буду снабжать ребят на фронте, если не смогу починить свои чертовы грузовики?”’

‘А что сказал на это эсэсовец?- спросил Герхард.

‘Он сказал, что ему плевать на тележки и грузовики. Его отряд получил приказ убить всех евреев до единого в Киеве, и на этом все закончилось. “Если вам это не нравится, пошлите жалобу рейхсфюреру Гиммлеру.- Это были его точные слова.’

Позже в тот же день Герхард долго и внимательно изучал карты местности. Район, над которым он пролетел, был обозначен как Бабий Яр. Он мысленно зафиксировал его точное положение относительно аэродрома, затем подошел к Рольфу и попросил разрешения совершить быстрый испытательный полет. ‘Я просто хочу проверить закрылки на правом крыле. Сегодня утром управление было немного напряженным. Если возникнут какие-то проблемы, я попрошу наземную команду решить их к завтрашнему полету.’

- Зачем беспокоиться? Ты можешь летать вообще без закрылков, а Иваны все равно не смогут тебя сбить!’

Герхард промолчал.

- Ладно, валяй, - сказал Рольф. - Но сделай это быстро. Мы не можем просто так сжигать топливо.’

Герхард поднялся в самолет. Он устроил небольшую демонстрацию высшего пилотажа для тех, кто наблюдал за ним с земли: не для того, чтобы показать свое мастерство, а просто потому, что именно так он поступил бы, если бы проверял управляемость своего самолета. Герхард вышел из своего последнего Пике и выровнялся менее чем на сто метров, затем он ослабил дроссель, пока его скорость не достигла ста восьмидесяти километров в час: настолько низко, насколько он мог идти без остановки. Таким образом, он смог получить очень четкое представление о том, что происходит внизу. Он понял, что траншея, которую он видел, на самом деле была частью естественного оврага. Она была заполнена мертвыми телами, по-видимому, евреев, сваленными так высоко, что они почти вываливались из нее. Герхард увидел, как голых мужчин и женщин подвели к краю ямы, где они выстроились в длинную очередь. Затем он увидел, как эсэсовцы – по одному на каждого еврея – приставили пистолеты к их головам, выстрелили и сбросили их в овраг с силой пули, пробившей их черепа.

Герхард сделал три захода над этим местом. На третьем он слегка взмахнул крыльями, чтобы создать впечатление, будто он поздравляет убийц внизу с прекрасной работой по уничтожению украинского еврейства. Затем он направился обратно на базу.

- Значит, закрылки в порядке, сэр?- спросил механик, выбираясь из кабины.

Герхард кивнул, едва успев сказать: "хорошо", - и выдавил из себя натянутую горькую улыбку.

Затем он вернулся в казарму, где был расквартирован, прошел прямо в ванную и выблевал свои внутренности в раковину. Когда желудок его был совершенно пуст, он прополоскал рот и направился в офицерскую кают-компанию, где стал безрадостно, но решительно слепо пьян, сидя в одиночестве и отмахиваясь от других пилотов.

Они оставили его в покое. В наши дни у многих мужчин есть причины заглушать себя алкоголем. Это была просто одна из тех вещей, и никто не думал о них хуже. Итак, Герхард осушил бутылку и понял, что то, что он видел в Бабьем Яру, хотя и происходило далеко от Рейха, вне поля зрения его народа, было истинным лицом нацистской империи, истинной верой, которой однажды будут поклоняться в этом огромном, невозможном зале, над которым он так долго трудился. Это была тьма в душе Гитлера, вынесенная на свет, выпущенная в мир.

Иззи ошибался. Между нацизмом и Германией больше не было различия. Ни один человек с чистой совестью не мог бы сказать, что он сражается за честь и гордость Германии, потому что теперь она принадлежит Гитлеру. Фюрер был триумфально прав. Все они были его рабами, его солдатами, его людьми, которыми он мог распоряжаться по своему усмотрению.

На следующее утро Герхард сидел на взлетно-посадочной полосе, ожидая вылета на очередное задание, и молился, чтобы таблетки, которые все они принимали для поддержания бодрости, подействовали прежде, чем он уснет за штурвалом самолета. Он пролежал всю ночь без сна и в темноте принял решение: лучше умереть, чем жить в мире Адольфа Гитлера. И пока он жив, нет никакой надежды ни для меня, ни для Шафран, ни для нашей любви. Поэтому я должен посвятить себя уничтожению его и всех его соратников. Отныне это будет моей самой большой целью в жизни.

Теперь уже рассвело, и ничего не изменилось. Герхард фон Меербах посвятил свою жизнь освобождению Германии и всего мира от смертельной хватки нацизма. Он понятия не имел, как это сделать и кто станет его союзником. Он просто знал, что это должно быть сделано. С этой мрачной мыслью он выровнялся на взлетной полосе, направил нос "мессершмитта" на восток и полетел вверх, навстречу первым золотым лучам восходящего солнца.

***

Шафран шла еще до рассвета, наблюдая, как гора появляется из темноты, отделяясь от огромного склона рифтовой долины позади нее, сияя в золотистом свете восходящего солнца на ее склонах, а затем раскрываясь во всем своем величии, когда туман на ее верхних склонах рассеивается. Топливо было так строго нормировано, что она не могла проехать весь путь от резиденции Кортни, а о полете не могло быть и речи. Но Шафран была рада дневной прогулке, которая привела ее к пяти милям от горы, и ночи, которую она провела под звездами. С каждым шагом, с каждым вдохом кенийского воздуха, проникавшего в ее легкие, она чувствовала себя все более уютно. Первые несколько часов она шла по полям и плантациям, время от времени останавливаясь, чтобы поговорить с рабочими. Шафран обнаружила, что ее знание языков суахили и масаи мгновенно вернулось к ней, как и память об именах и лицах людей, которых она встречала. Многие из них были мужчинами и женщинами, которых она знала с самого раннего детства, и они приветствовали ее, как давно потерянную дочь, в то время как Маниоро стоял в стороне, сияя так же гордо, как любой отец, от хорошего впечатления, которое она произвела.

Шафран любила огромные улыбки, веселый смех и безудержные эмоции, которые она встречала на своем пути. Эта чудесная африканская теплота так резко контрастировала с безвкусными, застегнутыми на все пуговицы, безрадостными личностями многих людей, которых она встречала в Англии. Она даже не возражала, когда все пожилые женщины настойчиво спрашивали, есть ли у нее муж и сколько сыновей