Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы сказали об этом Бэрк?..
– Люди, с которыми я едва знаком,– снова прервал Палмер,– спрашивают меня, почему вообще с самого начала я доверял вам. И я вынужден спросить самого себя, почему, понимая вашу игру, я позволил вам нанести ЮБТК такой ущерб.
– Вуди, знает ли Бэр?..
– Возможно, я в обоих случаях так и не найду ответа, Мак, но по крайней мере я не должен буду больше выслушивать вопросы. До свидания.
– Вы будете?..
Палмер с чрезвычайной осторожностью положил телефонную трубку на аппарат.
Повернулся к Кесслеру:
– Совершенно конфиденциально, разумеется.
– Разумеется.– Кесслер зажег новую сигарету, и она снова повисла над самой серединой нижней губы.
– Спасибо за предоставленную возможность использовать вашу приемную.
– Был рад услужить.
Палмер взглянул на Вирджинию, указывая жестом на выход:
– Пойдемте! – Они кивнули фоторепортеру и оставили его в приемной осыпать пеплом свой довольно тучный живот.
Внизу, как только они вышли на свежий ветер Сорок седьмой улицы, Вирджиния взяла Палмера под руку.
– Неважный из тебя актер,– пробормотала она.
– Но ведь я не переиграл, как ты считаешь?
– Уволить ответственное лицо с 50-тысячным окладом по междугородному телефону из «Нью-Йорк стар»! Переиграть – не то слово.
– Разве такой разговор подслушивают?
– Только на обоих концах провода.
Они дошли до Бродвея, где вихрь пыли заставил их на мгновение зажмуриться.
– Смех да и только,– сказал Палмер.
– Истерика.
– Нет, смешно то, что я, в сущности, не был рассержен, когда услышал насчет поправки. И даже тогда, когда начал говорить с Бернсом.
– Но сейчас ты действительно взбешен? – спросила она.
– Да.
Она прижала к себе его руку.
– Тебе надо выпить.
– В одиннадцать утра?
– Я тоже выпью рюмку.
Палмер огляделся. Обычная для позднего утра толчея Таймс Скуэр.
– Не здесь.
– Дома у Мака.
Он хмуро усмехнулся:
– Пожалуй, я не составлю сейчас хорошей компании.
Она посмотрела на него снизу вверх:
– На что и на кого именно ты злишься, Вудс?
– На самого себя.
– За то, что не выкинул Мака раньше?
Он покачал головой:
– Хуже.
– За что же тогда?
– За то, что держался так, как если бы я был посторонним. За то, что делал вид, будто на мне нет никакой ответственности. За то, что подсознательно надеялся на успех его двойной игры с ЮБТК.– Палмер усмехнулся невесело, одними губами.– За то, что в известном смысле желал его победы. За большую ненависть к тому, что делает Бэркхардт, чем к тому, что делает Мак.
Зажегся зеленый свет. Они стали переходить на широком перекрестке, и, как всегда случается, раньше, чем они дошли до середины улицы, снова зажегся красный. Пришлось бежать.
– Какая муха тебя укусила? – спросила Вирджиния.
– Твой приятель Кесслер, спросивший меня, почему я позволял Бернсу все это делать. И предположивший, что мне было, в сущности, безразлично, как все обернется.
– А тебе безразлично?
– Не в этом дело, а в том, что так думает Кесслер.– Палмер широко шагал по Сорок седьмой улице и почти тащил ее за собой.
– Он считает, что человек в моем положении нечто вроде философствующего евнуха, который попросту не способен тревожиться из-за того, что важно для людей, подобных Кесслеру. А самое важное для них – честность.
Они уже пересекли Шестую авеню и стремительно мчались вперед.
– Вудс,– выдохнула она,– куда мы спешим?
Он замедлил шаг.
– По его мнению,– уже спокойнее сказал он,– я нечто вроде кастрата. Помнишь? «Что за босс у тебя?» Помнишь, как он спросил это?
– Но конечно же, он не имел в виду, что ты…
– Я знаю, что он имел в виду.
– Ты хватил через край, Вудс. Тебе чудится то, чего нет.
– Очень возможно. Это было…– Он замолчал на секунду.
Потом вздохнул.
– Я не жду, чтобы ты чувствовала так же, как я. В отличие от меня ты не была все эти годы под началом у такого отца, как мой, чтобы потом добровольно – по иронии судьбы – угодить к Бэркхардту. Здесь мое больное место. Кесслер нашел его без особенного труда.
– Случайно,– сказала она.
– Как бы ни нашел, он сумел дать точный и крепкий тычок.
– А ты подскочил словно ужаленный, схватил телефонную трубку и уволил Мака. А я-то считала, что банкиры двигаются очень неторопливо.
– Просто я вдруг понял, почему я отпустил Маку поводья. Видишь ли, я, в сущности, никогда не чувствовал, что он на моей ответственности.
Палмер направил ее к перекрестку, и они пересекли Пятую авеню. Теперь они стояли на противоположном углу, Вирджиния ждала, куда он поведет ее дальше, а он не сознавал, что они стоят на месте.
– Бэркхардт нанял его, испугался, почувствовав, что схватил тигра за хвост, и нанял меня – держать для него зверя. К тому времени, когда я уяснил себе это в основных чертах, Бэркхардт начал возмущать меня почти так же, как когда-то мой отец. И таким образом, я думаю, что я испытывал тайную радость, наблюдая двойную игру Бернса. Кесслер был прав. Мне, в сущности, было безразлично.
– А сейчас?
– Сейчас я почему-то стал относиться к этому как к личному делу. Я терпеть не могу, когда меня недооценивают. Это оскорбительно. И особенно оскорбительно, когда тебя недооценивает пошлый ливанский Макиавелли вроде Бернса.
– Я отказываюсь поверить,– сказала она,– что случайное замечание болтливого фоторепортера заставило тебя прозреть.
– Но именно так случилось.
– Нет, не совсем так.– Она нахмурилась, шагнула на край тротуара и остановила проезжающее такси.– Садись.
Машина медленно продиралась сквозь густое уличное движение на северо-восток, по направлению к дому Бернса.– На самом деле случилось то,– сказала Вирджиния,– что благодаря некой идиотской склонности к честной игре, которая держит тебя, как собаку цепь, ты решил предоставить Бернсу еще один шанс. Поэтому ты согласился с его предательской выдумкой относительно поправки.
– Какая глупость!
– Согласна, однако ты сделал именно так. Ты отказался поверить тому, что ты, собственно, уже знал. Ты хватался за последнюю соломинку своей наивной веры в порядочность людей.