Палмер вздохнул и сел за письменный стол. Даже в уединении своего кабинета он ощущал окружающую его гнетущую атмосферу, напряженно потрескивающую тишину закипающего котла, когда кипяток вот-вот побежит через край.

События сгущались очень быстро. За неделю, в течение которой показатели Доу-Джонса обнаружили тенденцию к понижению, акции ЮБТК повысились еще на один пункт. Вопреки в целом инертному, унылому рынку спрос на акции ЮБТК был чрезвычайно оживленным. По совету Палмера Бэркхардт в этом году запросил обычные доверенности на голосование от держателей акций ранее положенного срока, пытаясь сократить переход акций в новые недружественные руки, но это был маневр типа «я закрываю лавочку», который позволял надеяться нейтрализовать самое большее несколько тысяч акций. В то же время, если бернсовская проверка сил в Олбани потерпит неудачу, это продемонстрирует даже дружественно настроенным держателям акций, что Бэркхардт не способен контролировать ситуацию, созданную сберегательными банками. Является ли в таком случае Бэркхардт именно тем человеком, которому надлежит держать в руках контроль над ЮБТК?

Сложный маневр, подумал Палмер. Ему лично, пожалуй, была бы не по душе работа по координированию фланговых атак, организованных Джо Лумисом. Исключительно хитрый расчет времени, точный выбор момента и достаточный запас сил в каждом звене, дающий хорошие шансы на успех.

Размышляя так, Палмер поднял телефонную трубку и набрал внутренний номер Вирджинии.– Как голова? – спросил он вместо приветствия.

– Гм. С добрым…– Ее голос звучал хрипло и довольно вяло.

– Когда вы могли бы зайти ко мне?

– Как только врачи приведут меня в норму с помощью кислородной палатки.

Он повесил трубку и улыбнулся просто-напросто тому, что, хотя они оба были очень пьяны прошлую ночь, он в конце концов избежал печальных последствий сегодня утром. Он пришел к заключению, что так случилось благодаря его сравнительно своевременному возвращению домой в одиннадцать часов вечера – так что у Эдис не могли возникнуть подозрения.

Конечно, тот факт, что в последние месяцы он ежедневно возвращался домой около одиннадцати часов вечера, мог показаться Эдис довольно странным. Впрочем, рассуждал Палмер, ведь он же объяснил, сколько было дела в связи с подготовкой внесения контрольной поправки. С той ночи, несколько недель тому назад, когда он пришел домой лишь под утро, Палмер сознательно обрывал все свои вечерние встречи с Вирджинией до одиннадцати. У них выработалась привычка заканчивать дела в конторе ежедневно примерно между четырьмя и пятью вечера, заботясь лишь о том, чтобы кто-то из них вышел из банка на полчаса раньше другого во избежание подозрений. Время с пяти вечера и до одиннадцати они неразумно, но к обоюдному удовольствию проводили в квартире Бернса, где в течение всего его длительного пребывания в Олбани они скрывались, как два отшельника, пронося с собой через цокольный этаж дома пакетики с едой и спиртными напитками. Раньше, насколько помнил Палмер, эти часы, с пяти до одиннадцати вечера, казались очень долгими. По сравнению с лихорадкой делового дня вечера обычно тянулись вяло. Но не теперь, когда Палмер проводил их с Вирджинией. Установившееся расписание казалось несложным, но следовать ему значило жить залпом, жадно глотая время.

Вот она открыла дверь его кабинета, закрыла ее за собой и остановилась на мгновение у порога, полуприкрыв глаза от холодного сверкающего февральского солнца, косо падающего сквозь жалюзи наверху. Палмер смотрел, как она медленно шла через всю комнату, обошла его письменный стол и наклонилась к нему. Чуть пропитанный сигаретным дымом запах ее духов ударил по его чувственным рефлексам, как приглушенный гонг. Она быстро поцеловала его в щеку, посмотрела, не осталось ли следа от помады, снова обошла письменный стол и села на стул напротив. Казалось, она не в состоянии открыть глаза. И казалось, они светятся из огромных темных пещер над высокими скулами. Она сморщила нос.

– Пожалуйста, не будьте таким самодовольным,– сказала она.

– Ладно. Каким я должен быть?

– И не будьте таким красивым, ради бога. Будьте потрепанным, как я.

– Ладно. Потрепанный. Годится?

– Почти такой же потрепанный, как вице-президент большого банка.

– Я делаю успехи.

– Зачем вы меня позвали? – простонала она.

– Здесь больше света. Мы, садисты, не отказываем себе ни в чем.

Ей все-таки удалось открыть глаза.

– Вы не только садист. Как вы сумели заставить меня проделать все, что было этой ночью?

– Не путем выкручивания вам рук.

– Я хотела бы, чтобы в протокол было занесено мое заявление, что никогда раньше и когда-либо еще раньше я ничего подобного этому не делала. Никогда.

– Смутно, но припоминаю, что предложение поступило с вашей стороны.

Она глубоко вздохнула.

– Вы, наверно, правы. Оказалось, что с вами я способна осуществлять свои самые дикие фантазии. Это прямо-таки ошеломляюще.

– Вы не казались особенно ошеломленной.

Она снова полуприкрыла глаза.

– Я не была,– произнесла она жалобно.– И я не ошеломлена.– Она поерзала на стуле, словно пытаясь найти для себя более удобную позу.– Я сказала это просто потому, что так полагается говорить,– пробормотала она.– Хватит. Ведь вы позвали меня не для того, чтобы узнать то, что вам уже известно.

– Я хотел узнать, где мы могли бы быстро получить информацию об этой поправке. Есть у вас какой-нибудь приятель где-нибудь на телетайпе?

– Почему не позвонить Бернсу?

– Его никогда нет там, где я мог бы его найти. Я должен просить, чтобы его разыскали. И тогда он звонит мне. Я хотел бы иметь кого-то, с кем я мог бы держать связь почти постоянно.

– Я могу позвонить в Олбани в комнату прессы,– предложила она.

– Неужели у вас нет никого здесь в городе? Я не хочу беспокоить их там, в то время когда они сочиняют свои репортажи. Она неохотно открыла глаза. Медленно, почти как в трансе, протянула правую руку открытой ладонью вверх. Рука повисла перед ней в воздухе недвижная, словно окаменевшая.– Видите эту дрожь? – спросила Вирджиния.

– Нет.

С выражением негодования на лице она хлопнула рукой по письменному столу.

– Ничего не получается. Ну, ладно. Мы заедем в «Стар». Вы сможете посидеть там, где-нибудь в сторонке. Я посмотрю, может быть, Джордж Моллетт или еще кто-нибудь позволит мне скромно поболтаться возле телетайпов и последить за телеграммами из Олбани. Неплохо придумано? – Я не могу представить себе вас скромницей. Не будем отрицать истины. Вы всегда заметны.

Она мягко улыбнулась ему.

– Больше всего я люблю в вас,– сказала она,– то, что вы, кажется, никогда не забываете о моей заметности.– Она взглянула на свои часы:– Сейчас еще слишком рано. Мы выйдем около десяти. Корреспондент «Стар» в Олбани начнет передавать около половины одиннадцатого, если, конечно, будет что передавать.