— Вы думаете, что психиатр меня вылечит? — медленно спросил я.

— Не знаю, но у вас, по крайней мере, будет шанс. Почему бы им не воспользоваться?

Я подумал о Хелене. Я не хотел, чтобы она была несчастна. Подумал о сыне, о котором мечтал. Образ Эсмонда мелькнул у меня перед глазами.

— Хорошо, — коротко сказал я. — Что мне терять? Кто этот психиатр и что надо сделать, чтобы записаться к нему на прием?

4

— …Поэтому я не смог заняться любовью с женой, — сказал я психиатру. С ним было до странности легко разговаривать. Говорил он мало, поэтому паузы приходилось заполнять мне. Я думал, что он засыплет меня вопросами, но все оказалось совсем не так. — Я не смог заняться с ней любовью, потому что, как только она стерла помаду, я вспомнил о матери и о Брайтоне. Это же понятно, не правда ли? Секс у меня ассоциируется со страданиями матери. Я не мог заниматься любовью с женой, потому что самая мысль о сексе меня охлаждает, а не возбуждает.

Я оглядел комнату. Здесь было тихо, мирно. Из горшка в углу свисал цветок, жалюзи были прикрыты, поэтому свет рассеивался по полу.

— После той первой неудачи, — продолжал я, осторожно подбирая слова, — меня удерживало не столько воспоминание о Брайтоне, хотя оно никуда не делось, сколько страх, что у меня опять ничего не получится. Чем более неуверенно я себя чувствовал, тем хуже все становилось. Это же вполне логично, не правда ли?

Он кивнул. Это был человек небольшого роста, иностранец, с темными печальными глазами и маленькими свисающими усами. Мне стало интересно, что он обо мне думает, и показалось, что я могу догадаться о диагнозе, который он мысленно мне ставит. Я решил поговорить с ним прямо.

— Должно быть, вы думаете, что я влюблен в свою мать, — сказал я. — Разве все вы, последователи Фрейда, можете думать иначе? Я недавно читал о Фрейде в энциклопедии.

Он ничего не сказал, но позволил себе вежливую улыбку.

— Так вот, в отношении меня это совершеннейшая чушь, — сказал я. — Мы с матерью близки, и я не стыжусь в этом признаться, но она мало влияет на то, как я живу, я всегда шел по жизни, не держась за ее юбку. Мы ладим, это правда, но если бы обстоятельства ее жизни были другими, я, возможно, и не провел бы все эти годы с ней на ферме. Я бы завел себе дом где-нибудь еще, например, снимал бы комнату со своим сверстником, как это делают мальчишки в школе или студенты в Оксфорде. Мне нравилось жить на ферме, мне было приятно проводить время с матерью, но, сказать по правде, я иногда уставал от женщин: мать, тетка матери, прислуга… И все же мне грех жаловаться. У меня всегда было много друзей мужчин, поэтому когда я не находился на ферме, то всегда проводил время в мужской компании. Но, видите ли, я не мог бросить мать одну на ферме. Я — это все, что у нее осталось. О ней больше некому позаботиться. Братья и сестры всегда слишком заняты своими собственными делами, а отец отказался от своих обязательств перед ней. Именно поэтому я всегда был, по крайней мере когда отец бросил мать, единственной ее опорой. Я хочу сказать, я ведь не мог бросить ее, правда? Это было бы неправильно, да я и не хотел ее бросать. Как я уже говорил, мне нравилось жить на ферме, хотя сельское хозяйство никогда не имело для меня такого значения, как шахта…

Что привлекает меня в горном деле? Не знаю. Должно быть, я родился шахтером. Я всегда презирал условности. Отец пытался вылепить меня из традиционного материала: частная школа, привилегированный класс и все такое, но я ничего из этого не принял. Он и его класс! Это они сделали мать несчастной, и я не хочу иметь с ними ничего общего. Как только я смог выбирать, я бросил частную школу и вернулся к шахтерам. Отец пришел в ярость, но не смог меня остановить. Тогда он попытался закрыть шахту, но я ее снова открыл. Из-за шахты я с ним постоянно воевал. Шахта для меня так много значила! Вам, иностранцу, наверное, трудно понять магию корнуолльских шахт. Они словно живые, иногда кажется, что они дышат и живут, как люди. Многие корнуолльские шахты носят женские имена: шахта Мери-Энн, шахта Марджори, шахта Харриет, потому что шахтерам нравится думать, что шахты обладают характером. Мою шахту зовут Сеннен-Гарт. Никто не знает почему, известно только, что Сеннен — это название ближайшей рыбацкой деревушки за Сент-Джастом. Ближайшую к моей шахту называют Кинг-Уоллоу, потому что когда-то она была так богата, что могла короля всю его жизнь содержать в роскоши… или, по крайней мере, так говорят. Но Кинг-Уоллоу теперь мертва. Отец хотел, чтобы Сеннен-Гарт тоже умерла, а я спас ее, поставил на ноги…

В шахте тепло. Иногда даже жарко, как в аду. Там влажно, темно и интересно. Спускаться туда — всегда приключение. Да, наверное, это опасно, но я осторожен — только плохой шахтер рискует по-глупому — и знаю, что там не погибну. Я никогда не боялся своей шахты. Когда я там, я никогда ни о чем не беспокоюсь. На поверхности у меня всегда так много проблем, столь многие вещи меня отвлекают, а когда я в шахте, я всегда спокоен. Не думаю, что вы можете меня понять…

Отец не понимал. Нет, мы никогда не ладили. Может быть, потому что наши темпераменты были слишком различными, не знаю. Все, что я знаю, — это что он был чертовски плохим мужем матери и чертовски плохим отцом мне. Может быть, он не хотел этого. Может быть, я его плохо знал, но таково мое мнение, и не думаю, что в ближайшем будущем оно изменится. Я расстроился, когда он умер, чувствовал себя виноватым, потому что он умер в разгар одной из наших ссор, но, честно признаться, он не слишком помогал при жизни мне, а особенно матери. Даже до того как они расстались, я помню, как часто он оставлял ее одну в Пенмаррике. Ничего удивительного, что она искала моей дружбы! От него она дружбы не видела…

Да, я был ее любимчиком. Ну и что? Я ведь был лучшим из детей, поэтому неудивительно, что она выбрала меня. Другие не помогли бы ей, как я, а ей нужна была помощь в те дни, когда… да практически все время, что я себя помню. Да, все время, что я себя помню, я помогал матери, был ей компаньоном, и чем старше я становился, тем более необходимым мне казалось занять подле нее место отца, стать им. Но, черт побери, что еще я мог сделать? Это ведь было моим долгом. Мать была совсем одна в этом мире, о ней было совершенно некому позаботиться, кроме меня. Конечно, мне надо было занять его место! Да, черт побери, я хотел занять его место! Мне было смертельно неприятно, что она несчастлива, и все, чего мне хотелось, — это заботиться о ней так, чтобы никто больше не смог обидеть ее. Понимаете, она была такой красивой, такой уникальной, исключительной женщиной, что нельзя было допустить, чтобы она страдала. — Я посмотрел на него. Мне было жизненно необходимо, чтобы он меня понял. — Вы ведь понимаете, не правда ли? — сказал я. — Я просто не выношу, когда она страдает. Вот, в общем-то, и все. Я просто не мог видеть ее несчастной.

5

К моему удивлению, психиатр не придал сцене в Брайтоне столько значения, сколько я. Мне удалось заставить его согласиться, что это была неприятная сцена, но когда я попытался убедить его, что страдания матери в Брайтоне стали причиной моей импотенции с Хеленой, он, к моей ярости, не разделил моей точки зрения.