Гитлер с опозданием понял всю серьезность происходящего. «Я никак не мог понять установку Гитлера, – писал впоследствии фон Белов. – Он все еще был уверен, что мы сможем отбросить высадившиеся десантные войска. Я же, в отличие от него, видел, что вражеская авиация имеет абсолютное превосходство и что огромная масса военной техники непрерывно наращивается. В сравнении с этим сосредоточением войск противника сил составных частей вермахта не хватало, а потому наши сухопутные войска действовали в одиночестве. В эти июньские дни 1944 года Гитлеру пришлось впервые по-настоящему понять, что значит полное господство в воздухе». Утром 16 июня Гитлер отправился в Мец, желая поговорить с фельдмаршалами Роммелем и фон Рундштедтом. Фон Белов вспоминал: «Рундштедт доложил обстановку на фронте, сложившуюся за последние десять дней, и сделал вывод, что невозможно выкинуть врага из Франции имеющимися в его распоряжении силами. Гитлер воспринял это весьма нервно и с недовольством ответил привычной в последнее время пустой фразой о применении “Фау-1” и ожидаемом в самые короткие сроки использовании реактивных истребителей».

Но появление Ме-262 затягивалось, а первые упавшие на Лондон «Фау-1» не оказали существенного воздействия на стратегическую обстановку во Франции. Союзники продолжали постепенно расширять плацдарм, Гитлер указывал своим фельдмаршалам, что им делать, находясь в сотнях километров от Западного фронта. А люфтваффе за вторую неделю боев потеряло еще 286 самолетов. И поэтому командованию пришлось отвести с фронта эскадрильи, которые не могли обеспечивать поддержку наземных войск и служили только для защиты своих аэродромов. Для того чтобы объяснить эту череду неудач, у Гитлера, естественно, уже имелся наготове виновный. «Фюрер сказал, что он никак не может управлять людьми из люфтваффе, – записал 22 июня Геббельс в дневнике, – потому что в вопросах авиационной войны не разбирается так же, как в том, что касается действий танковых войск. И добавил: самая большая ошибка Геринга состоит в том, что он не интересуется ничем, […] не доходит до сути вопросов, что он научил свое окружение докладывать ему только хорошие новости и что он живет в мире, полном иллюзий».

Может быть, Гитлер этого не понимал, но все это сильно похоже на автопортрет. Но времени на раскаяние у него больше уже не было, потому что на Востоке снова начались активные боевые действия. Двадцать второго июня 1944 года, в третью годовщину германского нападения на СССР, началась операция «Багратион»: Красная армия перешла в наступление по всему фронту группы армий «Центр», которая до той поры не была затронута весенними операциями. Теперь дело обстояло иначе: сначала 24 300 орудий, тяжелых минометов и «катюш» обрушили град снарядов на немцев, а затем в бой вступили 185 дивизий и 4000 танков, большинство из которых составляли грозные Т-34 с 85-миллиметровой пушкой, снаряды которой пробивали броню любого немецкого танка. Наступление поддерживали пять воздушных армий, имевших в составе 6300 самолетов и превосходивших силы люфтваффе в восемь раз[558]. Геринг спешно приказал переправить в Россию сто истребителей из Италии и еще пятьдесят из Германии, но для люфтваффе это было мизерным усилением, поскольку за то время, пока они летели, немцы потеряли вдвое больше машин. Спустя двенадцать дней фронт был прорван на протяжении 300 километров, группа армий «Центр» потеряла двадцать пять дивизий (350 000 человек). Русские войска последовательно освободили Витебск, Минск, а потом и всю территорию Белоруссии. А пять советских фронтов вышли к Висле.

Гитлер отреагировал на это как обычно: запретил любое отступление и снял с должностей командующих группами армий «Центр» и «Север»[559]. Он также отстранил от принятия решений начальника штаба сухопутных войск Цейтцлера, попытавшегося повлиять на его стратегию[560]. Двадцатого июля, когда фюрер собрал в своей ставке в Растенбурге всех военачальников, отовсюду потоками хлынули скверные новости. В Нормандии пали Канн и Сен-Ло, Контантен захвачен американцами, а британцы двигаются к департаменту Орн. В Италии союзники захватили Сиену, продвигались к Флоренции и приблизились к Готской линии, последнему оборонительному рубежу перед долиной реки По. На Востоке Красная армия потеснила немецкие войска в Эстонии и в Литве и глубоко вклинилась в Восточную Польшу, и теперь фронт проходил всего в сотне километров от Растенбурга. Трезво оценивая ситуацию, можно было сказать, что над рейхом нависла угроза с северо-востока, с востока, с юго-востока, с юга и с юго-запада… Но 20 июля 1944 года Гитлер источал оптимизм, явно желая произвести впечатление на своих генералов и ободрить Муссолини, прибытие которого в «Волчье логово» ожидалось во второй половине дня.

Но тот получил ужасные впечатления, потому что около 12 часов 40 минут в деревянном строении, где проходило ежедневное оперативное совещание[561], взорвалась бомба, оставленная там полковником фон Штауфенбергом. Четыре человека погибли и двадцать получили ранения. Когда Муссолини спустя два часа после покушения на жизнь Гитлера приехал в ставку вместе с переводчиком Паулем Шмидтом, он стал свидетелем сцены, достойной пера Данте. Шмидт вспоминал: «Мы прошли прямо в комнату для совещаний, которая напоминала разрушенный дом после воздушного налета. […] В углу комнаты лежал мундир, который был на Гитлере в то утро. Он показал Муссолини разорванные в клочья брюки и слегка поврежденный китель. […] Муссолини пришел в ужас. […] В руинах этого кабинета, который являлся центральным пунктом немецко-итальянского сотрудничества, он, вероятно, увидел руины всей политической структуры оси Рим – Берлин. […] Лишь через некоторое время Муссолини настолько овладел собой, что смог поздравить Гитлера со спасением. Ответ Гитлера оказался совершенно неожиданным: […] “Когда обо всем этом думаю, я должен сказать: со мной ничего не случится, это ясно. Несомненно, судьбой мне предначертано продолжить путь и завершить мою задачу”».

Физически Гитлер не сильно пострадал от взрыва[562], но психологические последствия покушения оказались весьма серьезными для этого и без того неуравновешенного человека. Его паранойя значительно усилилась, как и ненависть к человечеству вообще и к офицерам вермахта в частности. Он тут же принял решение снять с должности начальника штаба ОКХ Цейтцлера, много раз просившего об отставке, и назначить на его место главного инспектора бронетанковых войск генерала Гудериана. И того уже на следующий день вызвали в ставку под Растенбургом, где фюрер сообщил ему о назначении и «категорически запретил в будущем подавать в отставку»…