Струйки солнечного света льются с ветвей над их головами, сливаются с водой ручья. Блики ложатся на шею Энни, словно отпечаток живого слова. Тонкая линия ключицы уходит в сторону, словно хрупкое и жесткое крыло маленькой птицы.

– Так что же мне делать, мэм? – спрашивает Энни.

– Офелия, – говорит Изабель, – может быть, ты вовсе не собираешься топиться?

– А как же отвергнутая любовь, мэм?

– Хорошо, пусть в данный момент ты как раз размышляешь, стоит ли топиться из-за Гамлета. Подумай об этом, – распоряжается Изабель, прячась за камерой, чтобы внимательней оценить свою модель и композицию в целом. – Кроме того, в этом ручье утопиться нельзя, он слишком мелкий. Он будет просто символизировать возможность подобного конца.

Изабель срывает в зарослях на берегу цветок дикой орхидеи и прицепляет его к воротнику Энни. Цветок свисает к обнаженной шее Энни, касается лепестками ее кожи. Сорванный цветок будет символизировать поражение.

– Опусти руку обратно в воду, – приказывает Изабель.

Энни опускает руку в ручей, перебирает пальцами, словно играя на фортепьяно. Ей понравилось решение Изабель оставить Офелию в живых. Она уверена, что Офелия вряд ли бы захотела топиться в такой прекрасный летний день. Неважно, как сильно она любила Гамлета. Кроме того, почему у нее не может быть и других чувств и мыслей, которые совсем не имеют к нему отношения? Энни наклоняет голову в сторону Изабель. «Я жива, – говорит она себе, ощущая биение воды о свою руку. – Я жива, и я – это все».

– Отлично! – произносит Изабель из-за камеры. – Замри и не двигайся…

Эльдон теперь все время думал об Энни Фелан; история, которую она рассказала ему во время прогулки, не шла у него из головы. С каждым днем эта история представлялась ему все яснее, он прекрасно помнил, как стояло солнце над полями и как падали тени, какие звуки доносились из зарослей терновника, пока они вместе шли по дороге. Когда она начала рассказывать ему о своей семье, о братьях, весь внешний мир исчез для него. Остался только ее голос и дорога, о которой она рассказывала, – дорога голодной смерти. Эльдону доводилось слышать много разных историй о бедствиях ирландцев во время голода. Эти события казались совсем недавними, потому что в Англии до сих пор оставалось еще много ирландцев, покинувших родину в то время. Многие из них были до сих пор больны голодной болезнью. Эльдон помнил, как однажды лет двадцать назад вместе со своим отцом на окраине Лондона он видел целые семьи просящих подаяние людей, слишком слабых для того, чтобы самостоятельно двигаться или говорить. Одни сидели кучками на земле, другие стояли, прислонившись к кирпичным стенам, без всякого выражения глядя куда-то в пространство потемневшими глазами. Он помнил голодающую женщину, ходившую по улицам с корзинкой и собиравшую собачий помет, который покупали кожевники. «Вот бедняга!» – сказал тогда его отец. Должно быть, это была единственная работа, которую она смогла найти.

Этим летом Эльдону довелось вспомнить о той давней ирландской катастрофе – в Англии разразилась эпидемия коровьей чумы. Зараза распространялась быстро, почти мгновенно, уничтожая целиком целые стада молочного скота. Возле каждой фермы были вырыты теперь огромные ямы, куда стаскивали туши павших животных – точно такие же общие могилы рыли двадцать лет назад в Ирландии, но только для людей. Тогда возле такой ямы часто стоял дежурный гроб с раздвижным дном: после отпевания дно вытаскивали, тело падало в яму, а гроб ждал следующего покойника. Голод. Картофельная парша. Парша – какое неуместное слово для всего, что тогда произошло! Кощунственное, словно пощечина, словно презрительная усмешка благополучного негодяя. Он не знал, какое слово было бы тут уместно, но только оно должно было пахнуть могилой, черной кровью, по капле уходящей в землю.

Эльдон и раньше помногу размышлял об ирландском голоде, о его колоссальной несправедливости. О том, что в этой катастрофе обвиняли самих ирландцев. Но никогда он не представлял себе этого бедствия столь очевидно и живо, как после рассказа Энни о дороге голодной смерти. Его мысль привычно работала в категориях картографических линий, предназначенных для того, чтобы соединять, подобно мостам, разные города, континенты и миры. Словно трансокеанские кабели, эти линии указывали возможные пути людям, верящим в нечто, существующее за пределами известных границ.

А теперь Энни как бы прочертила в его сознании линию, тянущуюся из ниоткуда в никуда. Ее родители, Феланы, растратили последние жизненные силы, строя дорогу, по которой никто никогда не пройдет. Минует сотня лет, и эта дорога станет невидимой, станет просто едва заметной линией, где трава растет чуть ниже, чем вокруг. Безусловно, работа на такой дороге попросту равнозначна более быстрому, чем в других условиях, концу. Эта дорога воплощает собой безысходность.

Эльдон остановился перед своим широким дубовым столом, не видя карты, которая сейчас на нем лежала. Перед его взором снова и снова вставала дорога голодной смерти, он чувствовал, как тяжелы были лопаты в руках людей, каждой клеточкой ощущавших бессмысленность всего этого предприятия. Бессмысленность работы, металлическим привкусом присохшую к языку.

Эта линия, протянувшаяся в его мозгу из бесконечности в бесконечность, намного ярче, чем осторожные, продуманные контурные линии на его картах. Это как след от резкого и сильного взмаха карандаша, оставленный на абсолютно чистом, белом листе.

Пожалуй, древние картографы поступали правильно, отмечая на карте как то, что им было известно достоверно, так и то, что только хотели бы считать реальностью. Чудовищ в океанах, несуществующие острова, населенные псоглавцами, ветры в виде ангелов с человеческими лицами. Воображаемое в чем-то сильнее реальности, ведь это часть тебя самого. Ты сам.

Теперь Эльдон уже знал наверняка, что не будет делать геологической карты мира. Он хочет вернуться к древним картам, включить в свою карту плоды воображения ранних картографов. Горные цепи, напоминающие кусочки веревок. Направление на восток, отмеченное изображением Святого Креста. Объединить древние и современные методы картографии. В древних картографических схемах с их иными мерами длины, чем нынешние выверенные морские и сухопутные мили, и другими системами координат, непохожими на нынешние регулярные широты и долготы, было что-то более душевное и человечное. Однажды он видел карту Великих американских озер, начерченную французскими монахами-иезуитами в 1671 году. За единицу длины они использовали один гребок каноэ, и их карта оставалась непревзойденной по точности на протяжении почти ста пятидесяти лет. Вот как ощущается расстояние – количеством ритмических движений весла, загребающего воду. Мили, ставшие бесчисленными движениями плеча, болью в натертых веслом руках.

Эльдон подумал, что надо бы съездить в Лондон. Встретиться с Дунстаном, разъяснить ему свои идеи. Эльдон не сомневался, что сможет убедить его в том, что самая приблизительная карта может оказаться вместе с тем и самой точной. Он приведет нужные примеры, включая самого себя. Первый пример – это карта мира Петра Апиана, созданная в 1530 году, карта, уникальная тем, что Земля на ней имела форму сердца. Эта карта объединяла наземный и подземный мир в одно. Разве, стоя перед такой картой, можно было усомниться, что живешь именно в таком мире? Увидав эту карту впервые, Эльдон был потрясен так, что сердце замерло у него в груди – насколько хрупким и одновременно бесконечным представал на ней мир с его эллипсами океанов.