Энни все еще разглядывает фотографии, столь аккуратно разложенные на столе кухаркой. Что значит быть таким, каким ты сам себе кажешься? И как показаться окружающим таким, каким хочешь казаться? По этим снимкам видно, как нелегко этого добиться. Сестра кухарки, которая, скорее всего, снялась один-единственный раз в жизни, для всех, кто ее не знал, навсегда останется этой окостеневшей фигурой, за которой невозможно разглядеть души. Непринужденно согнутый локоть мог бы подчеркнуть легкое отношение к жизни, слегка поднятый подбородок мог бы означать интерес к окружающему миру – но здесь ничего этого нет. Хотя кто, вообще говоря, решил, что эти знаки следует интерпретировать именно таким образом? Если взгляд модели направлен вверх, почему это не может просто означать, что там что-то случайно привлекло ее внимание? Птица, залетевшая в окно, или мокрое пятно на потолке из-за прохудившейся крыши.

– А вот еще кое-что, милая, – заговорщицки произносит кухарка. Взяв одну из карточек, она кладет ее прямо перед Энни. – Что ты тут видишь?

На этой фотографии оказалась королева Виктория, запечатленная еще до ее бесконечного траура по безвременно скончавшемуся супругу. Она сидела на роскошном стуле, бесчисленные складки ее платья напоминали роскошный веер, развернутый напоказ.

– Если посмотреть в лупу, – говорит кухарка, – то можно увидеть волосы у нее в носу. Только представь себе! Волосы торчат в августейшем носу нашей королевы!

Энни никогда бы не поверила, что кухарка способна изучать фотографии с увеличительным стеклом. Или столь пристальное изучение создавало у нее иллюзию приближенности к королеве?

– Вы все карточки так же внимательно изучаете, миссис? – Энни окинула взглядом всю кухаркину коллекцию, где были знаменитые боксеры, актрисы, цирковые силачи и государственные деятели.

– А как же, – отвечает кухарка. – Ты не думай – если посмотришь поближе, можно много чего разглядеть. Даже в этом доме.

Кухарка кладет королеву Викторию обратно на отведенное ей место.

– Очень плохо, что миссис Дашелл не делает портреты – я так думаю, – говорит кухарка. – А ты как думаешь?

– Мне кажется, что фотограф, который делает портреты, работает для заказчика, – возражает Энни. – А леди делает свои работы для себя.

Энни не может понять, что кухарка подразумевает этой фразой: «Даже в этом доме». Неужели она догадывается о ее тайных набегах на библиотеку?

– Ну вот, – говорит кухарка. – Не понимаешь, о чем я? Мне было бы, конечно, проще ради своей фотографии дойти до курятника в саду, чем брать коляску и тащиться в город.

Энни молчит, не отрывая глаз от фотографий на столе. Среди кухаркиной коллекции ее привлекают те снимки, которые изображают простых людей, таких, как кухаркина сестра. Неуклюжих в своих выходных костюмах, пристально глядящих в объектив камеры широко раскрытыми глазами, словно из страха пропустить мгновение, которое увековечит их облик. Первое и последнее подобное мгновение в их жизни, но для истории не менее важное, чем тот миг, когда королева, сидя в роскошном кресле, бросает своему подобострастному фотографу: «Хорошо, но только скорее».

Усадьба Роберта Хилла находилась в нескольких милях от Дашелл-хауза по дороге на Тэнбридж-Уэллс. В небе, полном звезд, ярко светила луна, заменяя фонарь. Энни вскоре привыкла к ночной тишине и пустынной дороге и даже начала получать удовольствие от этой прогулки. Ночная темнота, словно большая черная кошка на мягких лапах, кралась вокруг нее, ласкалась к ней.

Когда-то Дашелл-хауз был сельскохозяйственным поместьем, об этом ясно говорили многие признаки, сохранившиеся с того времени. Прошлое, казалось, еще можно было пощупать. О нем напоминали, например, совершенно запущенный плодовый сад, многочисленные хозяйственные пристройки к дому и отдельные строения во дворе, ранее использовавшиеся для размещения животных. Напоминала вместительная кухня главного дома, в которой раньше обедали батраки, и ровные пространства вокруг дома, где прежде пасся скот. Да и сам дом настолько естественно вписывался в пейзаж, словно дерево.

Усадьба Роберта Хилла выглядела иначе. Он с семейством постоянно жил в Лондоне, но по мере того, как росла его известность, а с ней и светские обязанности, Хиллы решили выбрать для жизни более тихое место. Они купили домик в небольшом городке на юге графства Сассекс и построили новый большой дом. Этот дом был сооружен, согласно желанию Хилла, в городском стиле. Огромная постройка из красного кирпича выглядела так, словно только что, не выбирая места, упала с неба. К главному входу плавным изгибом подводила широкая мощеная подъездная дорога, по сторонам внушительной входной двери стояли две массивные, толстые колонны.

Энни в раздумье остановилась у ступеней, ведущих к двери. Она горничная, и ей следовало бы направиться к кухонной двери. Но поскольку она пришла забрать леди, а леди входит и выходит через главную дверь, ей, пожалуй, все-таки следует стучать в главную дверь.

Энни постучала, и дверь открыл слуга-дворецкий.

– Да, – произнес он, но, хорошенько рассмотрев Энни в темноте, понял, что особой почтительности от него не требуется. – Почему ты не звонишь в кухонную дверь?

– Я пришла за миссис Дашелл, – объяснила Энни.

Холл за спиной дворецкого был ярко освещен. За его плечами виднелся изгиб лестницы, напоминающий раковину вестибюль, бронзовые канделябры в стенных нишах.

– Уилфрид! – послышался женский голос из холла. – Кто это там?

– Горничная, мэм, – ответил дворецкий, обернувшись на голос.

– Горничная? Какая еще горничная?

Из-за широкой спины дворецкого показалась миниатюрная женщина в громадном голубом кринолине, из-за которого ее голова казалась крохотной, словно маленький цветок в гигантской вазе.

– Что надо горничной у моей парадной двери в столь поздний час?

– Я пришла за миссис Дашелл, мэм, – повторила Энни.

– Изабель! – позвала женщина в кринолине, и ее голос эхом отозвался в холле и вестибюле. – Тут служанка, которая утверждает, что пришла за тобой!

Хозяйка отошла от двери и взглянула на Энни неодобрительно, словно на грязную тряпку, которую, чтобы не измазаться, приходится держать двумя пальцами на вытянутой руке.

– А, Энни! – Изабель выпорхнула из-за Уилфрида, схватила Энни обеими руками и втащила внутрь.

– Это моя горничная, – сообщила она миссис Хилл. – Правда, Энни?

– Правда, мэм, – ответила Энни, чувствуя невероятное облегчение.

Миссис Хилл все еще не могла прийти в себя от глубокого потрясения, вызванного появлением горничной у собственного парадного подъезда.

– Но, Изабель, – запротестовала она, – я бы позаботилась отправить тебя домой в экипаже.

«Зачем я здесь?» – подумала Энни. Действительно, Изабель вполне могла бы отправиться домой в экипаже миссис Хилл. Энни посмотрела на лицо хозяйки и заметила, что та слегка покраснела. В чем дело? Неужели она не заготовила на этот случай какого-нибудь правдоподобного объяснения?