Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И она сама, видимо, сознавала свою неожиданную привлекательность. Сознавала, и гордилась, и в то же время немного стыдилась удивленных взглядов, которые мы все на нее бросали.
Зденек, очевидно, влюбился. Все мы сразу же увидели это.
Одна Валя ничего не замечала.
Мы шли с нею из школы домой, и она, как всегда, говорила о Зденеке, о том, что он вырос, не правда ли, стал совсем взрослый…
Я сказала ей:
— Зденек бегает за Лилькой.
Валя удивилась.
— Еще чего!
Потом задумалась, помрачнела.
— Уж ты скажешь…
Однако мои слова, наверное, запали ей в душу.
Она стала ловить взгляды Зденека, глядела то на него, то на Лилю и в конце концов все поняла.
— Что ж, — сказала она мне упрямо. — Что с того? А я все равно…
И оборвала себя. Но я и так поняла, что она хотела сказать.
Однажды Зденек собрал всех нас возле себя и сказал, краснея:
— Тут один мой товарищ стихи написал…
— Какой товарищ? — спросил Лешка.
Зденек неопределенно махнул рукой.
— Там, один, ты не знаешь… Ну так как, хотите послушать?
— Валяй, — сказал Роберт.
Зденек стал читать, слегка завывая:
И скучно, и грустно
И…
К черту Пушкина, к черту Лермонтова.
Скука.
Даже в этом лазурном Сорренто.
Скука.
Только ты, только ты одна в моем сердце.
Я не знаю, что делать,
Где от дома твоего дверца.
Я хожу по Москве и тоскую,
По тебе одной тоскую,
Где еще мне найти такую,
Такую, похожую на стату́ю?
Он обвел нас гордым и одновременно боязливым взглядом. И мы сразу поняли, кто написал эти стихи. Должно быть, Валя поняла первой.
— Очень хорошо, — грустно сказала она. — Замечательные стихи. Прямо как Маяковский.
— Да, — согласился Лешка. — Конечно, очень хорошие стихи.
Зденек перевел глаза на Роберта.
— Мне не нравится, — сказал Роберт.
— Чем же? — вызывающе спросил Зденек.
— Всем. Ничего хорошего.
Длинные зеленоватые глаза Зденека потемнели.
— Чем же стихи тебе не нравятся?
— Кто написал их? — вместо ответа спросил Роберт.
— Кто бы ни написал, а по-моему, стихи отличные, — ответил Зденек.
— Я знаю, кто написал! — выскочил Лешка и поднял руку. — Это ты написал!
Смуглые от загара щеки Зденека вспыхнули.
— А тебе что?
— Нет, скажи правду, это ты написал? — не отставал Лешка.
— Ну, я, — сказал Зденек. — Ну и что с того?
— Плохие стихи, — сказал Роберт. — Ты вдумайся и поймешь, что очень плохие.
Зденек сощурил глаза.
— Завидуешь?
— Ты дурак! — вмешалась я. — Ну чему тут завидовать? Стихи, конечно, неудачные, но и у многих великих поэтов бывали неудачные стихи.
— А я стихи не пишу, — заметил Роберт спокойно. — Чему же мне завидовать?
Валя посмотрела на пылающее лицо Зденека и, должно быть, невольно пожалела его.
— Чем же они плохие? — спросила она Роберта. — Ты объясни нам, и ты, Катя, тоже.
Роберт пожал плечами.
— Да ты сама видишь, что стихи не удались, разве не правда?
— Правда, — вздохнув, ответила Валя.
Наверное, больше всего на свете ей хотелось бы, чтобы эти стихи были посвящены ей.
Увы, она хорошо знала, кому они посвящены и о ком тоскует Зденек.
— Ладно, — примирительным тоном начал Роберт. — Катя права, даже у самых больших писателей бывали неудачи.
— Конечно, — поддержал его добросердечный Лешка. — Только я не понимаю, почему ты пишешь «в Сорренто»? Сорренто, по-моему, в Италии.
— А почему Пушкина и Лермонтова к черту? — спросила я. — Они же классики!
Валя вдруг осмелела. Или в ней взыграло чувство справедливости, или она и вправду поняла, что стихи никуда не годятся.
— Стату́я — неправильное ударение, не стату́я, а ста́туя!
Зденек пожал плечами.
— Дело не в ударении, — сказал он насмешливо. — И вообще, больше я вам стихи не читаю. Договорились?
Не дожидаясь ответа, он медленно повернулся и отошел от нас.
— Все-таки ста́туя, — сказала Валя, глядя ему вслед. — Как хотите, ста́туя…
Зденек дулся и не разговаривал с нею целых два дня.
Больше он не читал нам стихи. Само собой, он продолжал сочинять их. Валя призналась мне, что как-то видела у него целую тетрадь, исписанную сплошь стихами, только она не успела прочитать их. Над каждым стихотворением было выведено: «Л. О.».
Мы всё реже собирались в Донском монастыре, а если и собирались, то без Зденека.
И Валя, печально моргая ресницами, признавалась:
— Скучно без него.
Однажды, когда мы после уроков сидели на бревнах на школьном дворе, Лешка спросил ее:
— Бывают ли сумасшедшие от любви?
— Наверное, бывают, — рассеянно ответила Валя.
— Значит, ты помешалась, — уверенно сказал Лешка. — Ты сошла с ума от любви.
Валя вспыхнула.
— Как это — помешалась? Ты думай, прежде чем говорить.
— А так вот, — продолжал Лешка. — Вчера ты уд заработала по географии, а раньше я тебя спрашиваю, где Роберт, а ты отвечаешь: «Да, конечно, дни стали короче».
Валя растерянно оглянулась на меня.
— Разве? — спросила она.
Я ничего не ответила ей.
— Кто спрашивал Роберта? Я здесь, — сказал подошедший к нам Роберт.
— Я, — ответил Лешка и, смеясь, добавил: — Я говорю, наша Валька помешалась от любви.
Он посмотрел на Роберта, ожидая ответной улыбки, но Роберт сухо бросил ему:
— А ну хватит!
И Лешка затих, словно пришибленный.
Вечером, когда мы шли домой, Валя сказала мне:
— Мне надо с тобой поговорить.
Я поняла, разговор будет серьезный. Валины глаза смотрели необычно сумрачно.
— Я не могу больше, — сказала она.
— Что не можешь? — спросила я.
— Я написала Зденеку письмо.
— Письмо? — удивилась я. — Зачем? Ты же и так видишь его каждый день.
Она махнула рукой.
— А, «видишь»! Какое там… Он же бегает от меня.
— О чем же ты написала ему?
Она вздохнула.
— Даже не знаю, как тебе сказать. В общем, я пишу ему, почему он бегает от меня. Ведь я ничего плохого ему не сделала, и потом, я всегда была ему другом и хочу, чтобы мы всегда оставались хорошими друзьями…
Голос ее дрожал.
Я не выдержала.
— Ты и в самом деле сошла с ума. Лешка прав, ты помешалась! Как тебе не стыдно?
Я посмотрела на ее расстроенное, несчастное лицо и замолчала. Это было все равно что бить лежачего.
Я пожалела о том, что с нами не было Роберта. Уж он, наверное, не стал бы ругаться, он бы нашел самые верные, умные слова.
— Значит, я дура? — печально спросила Валя. — Да, дура? Скажи правду, не надо было писать письмо?
— Ладно, — сказала я. — Что теперь жалеть? Что сделано, то
